Литературное объединение «Петрович» г. Азова Ростовской области создано в сентябре 2002 года и названо в честь известного российского поэта-песенника Юрия Петровича Ремесника.
Руководитель – Щербина Н.М., заместители –
Дик Н.Ф. и Новик А.Г.
Литературное объединение «Петрович» представляет:
КИСЛОВ Юрий Александрович
СЫНОВЬЯМ
Так вот – представь, мой сын:
огромный круг,
и в середине ты – простая точка.
Напрашивается символ – Одиночка.
Вcё непонятно. Нет друзей, подруг,
всё неподъемно: крыши и станки,
парады, коммунальные услуги,
плюс – тупость околотка и округи,
и бег, что взапуски
и наперегонки.
Ты утром просыпаешься: – Зачем?
Ты плачешь про себя (со мною помню).
Я сам сжигал себя. Затем наполнил
свою котомку бездной перемен.
Норд-вест с отмашкой бил в тугие ставни,
что напрягались, вторя парусам
Я вдруг проснулся. Где-то, где-то там
корабль шел ко дну вниз килем камнем.
Мэйдей и SOS ревели и стонали,
и в комнате моей будильник жаждал
разворотить балансы и нутро.
И колебалось там, внутри, ядро.
Какой-то молоточек всех угваздал
И зубья выпали в тоске еще в начале.
Я встал и даже не успел побриться.
Шагал сквозь перекрестки, фары, лица,
мне думалось, что всё утверждено.
А все не спали здесь давным-давно…
Спешил, о гильзы, флаги, спотыкался,
сквозь время, книги, похороны, свадьбы,
неправдой, полуправдой на почтамте
вскрывал, что гроб, написанное нам.
Я просто обвыкался, обвыкался
Колол свечу «на ух!» напополам.
Я рифмовал: люблю, любил, любя,
а слово русское, то плуг. А то – зверюга.
Ты точка.
Центр
в середине круга
И круг свернется,
если нет тебя.
ПОДРАЖАНИЕ ФРОСТУ
Когда я влюбился, звенели под солнышком листья,
И было, я волком от радости этой бродил.
И птица любая, пусть самая желтая птица,
ко мне приходила. О, как я тех птичек кормил!
Когда я влюбился, я вымыл балкон, подоконник.
Когда я влюбился, я молча сидел у окна.
Ходило по тропкам зверьё, улыбалась она.
Лошадки кивали мне молча, что сказочный слоник.
Когда я влюбился, я был сумасшедшим, а впрочем
я строгим был, глупым.а впрочем – и нынче храним
той яркою птицей, попавшей нечаянно в осень,
моею походкой и прочим, чем я сам себе нелюбим.
И птичка летит. И сидит. Головою кивает.
Ах, птичке бы знать, куда я попал, где пропал?
И жестом крыла, все меня одного осуждает.
Затем смотрит в небо.
Я все ей, как есть, рассказал.
КИНОХРОНИКА. 1941 ГОД
Найдите нас в Сети, в абракадабре,
когда экран в жару заледенеет:
мы будем в черно-белом кинокадре,
куда войти иные не посмеют.
Там, где царапины, зернистость, пятна…
Не приглашайте только реставратора
на пленку, где убило оператора.
Пусть станет время снова необъятно.
Где валенки дубе’ли, гнулся штык,
и с хрипом навзничь падали березы,
где в моду не входили соцопросы,
и где не правил миром госязык.
Тому, что честно, имя – благодать,
где нас никто не смог оцифровать…
КРАТКОЕ ПОСВЯЩЕНИЕ ЛУНЕ
Луна мне непонятна. Я отвык,
глазами прожигая дырку эту,
пытаться разгадать её секреты,
бо наступило время забулдыг,
и разрослось величие бомжей,
а им, наверняка, – она видней…
Она – смотрящая, чтоб ночь была светла,
она, стыдящаяся нас, торчит за тучей
и в эти дни хоть вой. Я промяучу,
увидев, как забытая метла
на штрафстоянке мучает загадкой
гаишника, играя с оным в прятки.
Ну как не исцарапали тебя
все эти аполлоны, луноходы,
все эти групповые культпоходы,
вонзаясь, щупая, и сладостно скребя?
Непроницаема и кратерами зырит.
По-своему со звездами колдырит…
Но как, Луна, я благодарен Вам
за блеск глазищ любимой, ночью в клочья
вдруг разорвавшей всё и раскурочив
всего, всего, скорей – напополам!
За краткий блик на дуле автомата.
За всех, кто в этом свете был когда-то.
МЫ КОГДА-ТО ВЕРНЕМСЯ ДОМОЙ…
Мне сегодня приснился дед.
Ночь. Урал. Вечный запах махорки.
И метель там за тюлевой шторкой.
И отсутствует интернет.
Скрип саней. Он заходит в валенках,
дышит радостно нараспашку,
гладит нашу смешную дворняжку…
Отчего-то мой лоб в испаринах.
Мне лет восемь. На гвоздике ранец.
Дед смеется. Звенят ордена.
И еще не распалась страна.
Да и Днепр – не иностранец.
А потом – вообще чепуха:
Из-за пазухи, как из бездны,
сыплет дед мне в ладонь патроны
из холодной руки небесной.
Я понять себя не могу,
и сучу, словно пес, ногами,
и младенческое «угу»
пузырю в блиндаже губами.
Смотрят дрУгимои с небес:
очи яркие в этом хламе.
Редкий здесь, на Донбассе, лес,
всё просматривается снайперАми.
Через час скажет мне мой комвзвода
всю стратегию бытия.
Снегом вымоет лики рота:
внуки, дед твои, да и зятья.
Будем драться за нашу калину,
за ушедших не к сроку друзей,
за моих, до крови, тополей,
за Россию и бабку Христину.
Лейтенант нам командует: – В бой!
Мы готовы. Пройдем и попашем.
Прошепчу про себя всем, не нашим:
МЫ КОГДА-ТО ВЕРНЕМСЯ ДОМОЙ…
КОРВИН
Мне бы ехать и ехать сто тысяч лет,
чтоб водитель был молод и не смешлив,
чтоб мелькало, да пахло, и кольтом шериф
отдавал мне честь. Да и драндулет
превращался бы римской ночью в квадригу,
и цвели за стеклом то береза, то фига.
Вот мамаша Кураж хоронит детей.
Вот бредет в Кызылкуме к миражу караван.
Вот всплывает из Ветхого левиафан.
Вот «еврей» не рифмуется с «иудей».
Тень ложится на отраженье,
будто хрип на небесное пение…
И не трогать природу, смотря в упор
в перелески, форштадты, окопы, поля,
чтоб звенел бы в ушах полет шмеля,
да и лыбился в лоб тупой светофор.
Мне бы ехать зигзагами, вдоль, поперек,
заезжая к друзьям, где горит огонёк.
И не мучать клаксон: стременные полки
спят пока, дрыхнет громко стройбат,
не будите орлов, старшина-камнепад:
дайте молча к походу собрать узелки.
Чтобы подол на обочине задирала Монро,
и её не отправили бы на партбюро.
Да и пели бы, ох! за стеклом колымаги,
о любви и о прочем, связанным с ней,
чтобы я становился юней и юней –
так стирается разное на бумаге.
(Я ошибся единожды и не в срок.
Мне тогда показалось, – звезда – уголёк).
Все дороги подмышку в рулон, так зеницу
берегут, что колоду истрепанных карт,
там в припадке о лед бьет башкой миллиард,
осознав, что родился из единицы
Мне бы ехать и ехать. Но скоро финал
предстоит. Набегут, как всегда, репортерши…
А Горацио повесть, надеюсь, продолжит…
Я бухал с ним. Он твердо мне обещал.
ВОЙНА
Осень юга. Движения тел.
Щекотание шин по асфальту.
Рэп и рок. А я не успел
слово вставить во всем этом гвалте.
Молча лапою сбрею щетину,
– ну какой у нас разговор?
Вижу – молча бредут медведи
на медвежий и вечный собор.
И зима будет вспышкой блица,
и наступит всему черёд:
поперек полетевшие лица,
дворник утром, ворча, уберет…
СНАЙПЕР
Здесь пьяной рукою войны
побриты ложбины нейтралки.
Здесь тело бетонное балки
вписалось в ландшафт сатаны.
Ты сутки вторые лежишь,
и воздух дырявишь прицелом,
и ссышь под себя между делом,
и смотришь на местную мышь.
Любое движение – смерть.
И сколько там этого поля,
где твой визави на контроле
всё держит и небо и твердь?
Наотмашь всё это и страшно:
вот пуля, сжигает пространство,
удар, и бетонная осыпь
вдруг делает белым лицо.
Не это ли верх христианства?
– Безбашенно и бесшабашно
щекой прикоснуться к безносой,
себя ощущая бойцом?
Твой выстрел быстрее, чем вдох
с поправкой на душу и ветер.
Ни с чем не рифмуется Бог,
когда ты вот так вот ответил…
* * *
Зарубкой тот грех на прикладе
в свой список огромный внесешь,
и косточку в винограде
сухим языком не найдешь.
И водки не хватит из фляжек,
протянутых разом друзьями.
Ты видишь чужими глазами
себя на частицы дробя,
как будто бы сверху себя.
Оттуда, где звезд как мурашек…
© Юрий Кислов, г. Азов
ДИК Николай Францевич
ТВОРЦАМ БЕССМЕРТНЫХ СТРОК
Стихи нельзя писать, они приходят сами,
как музыка с небес, как ангел во плоти.
Восторг или печаль становятся стихами,
а ты лишь успевай на лист перенести.
Не каждому дано, не каждому приходят
крылатые слова, способные прожить
столетия ночей, закатов и восходов,
влюбить в себя зарю и растопить гранит.
Творцы великих строк не жаловали время,
мечтая угодить властителям чинов.
На острие пера не прихоти богемы,
а горе и печаль истерзанных веков.
Поэтому живут Высоцкий и Есенин,
Набоков и Булат, Багрицкий и Бальмонт
в сердцах и на устах десятков поколений,
кому не по душе разнузданный бомонд.
Не стоит осуждать за трудные дороги
и мелкие грехи творцов бессмертных строк.
Прощают небеса целованного Богом
за то, что на земле он истинный пророк.
ХОТЕТЬ И БЫТЬ
Быть – одно, хотеть – другое.
Строить планы – ерунда.
Если выглядишь героем,
им не станешь никогда.
День сквозь пальцы по минутам
ускользнёт, как не юли.
Подари рассвет кому-то
просто так, без похвалы.
Перед зеркалом – пустое.
Молодеют не года,
а крещённые тобою
в чистом поле города.
Не завидуй сновиденьям.
Дело доброе ценней
бестолкового цветенья
десяти пустых затей.
Не награды красят лица,
не величие «крутых»,
а умение светиться
днём и ночью для других.
БЕЗ ЛИШНИХ СЛОВ
Не говори, прошу, не говори…
Без лишних слов душевней и теплее.
Пусть в небесах зажгутся фонари
и ветер грусть над городом развеет.
В ночной тиши безмолвно постоим.
Сердца умчатся в звёздное пространство.
Пусть будет час любви неповторим
в святых объятьях чудного убранства.
Прижмись душой, прошу тебя, прижмись.
Пульс двух сердец услышит поднебесье.
В безмолвный час вместится наша жизнь,
теряя вдруг земное равновесье.
А сколько слов несказанных в груди
бросают жребий, кто из них важнее
и кто сегодня может угодить,
не повисая золотом на шее.
Но не нужны признанья, не нужны…
Без лишних слов душевней и теплее.
Когда сердца друг в друга влюблены,
то говорить без слов они умеют.
ДОБРОМ ОБЯЗАН…
У Рыжего однажды подсмотрел
крылатую задиристую фразу,
что, мол, за гору покорённых дел
ты все равно кому-нибудь обязан.
Бог силы дал осилить перевал.
Плечо подставил вовремя напарник.
Надёжный друг советом поддержал
и освятил начало божий странник.
Удача в нужный час не подвела.
Погода в этот день не подкачала…
Выходит, что в житейские дела
вплетался кто-то с самого начала.
Добро всегда держалось на добре.
Твоё добро к тебе же и вернётся.
Не мешкай в беспробудном декабре
дарить кому-то радостное солнце.
Плечо подставить, руку протянуть,
стакан подать с живительной водою
тому, кто завтра предстоящий путь,
отправится скорей всего с тобою.
В НОВЫЙ ДЕНЬ
Окно зашторили года –
ждать обновленья бесполезно.
Уже последняя звезда
на небе розовом исчезла.
За горизонт… и прошлый день,
и легкомысленные грёзы
о крыльях майских перемен
в цепях февральского мороза.
Кому-то завтра повезёт,
ещё на день помолодеют.
У остальных наоборот
число прилипнет к юбилею.
Зато рассвет совсем иной,
иные облачные тени,
другие звуки за стеной
и лица в новом измеренье.
Промчится день, растает год…
Но жизнь при этом не прервётся,
кому-то снова повезёт
увидеть радостное солнце.
ПУТЬ КРАЙНОСТЕЙ
Где бы ты ни был,
потянет обратно домой.
Летом бы снега,
а в зиму болеешь весной.
Что-то не так,
словно душу лукавый скребёт.
Знать бы, кого
ожидает она у ворот.
Не угодишь
ни себе, а тем паче друзьям.
Кто виноват?
Но виновным окажешься сам.
Нынче немного,
а завтра уже перебор.
Яркий восторг
через месяц покажется вздор.
Созданы Богом
из вечных сомнений и дум.
Есть орьентир,
но при этом живём наобум.
Может быть хватит
метаться по грешной земле?
Как бы успеть
отогреться в душевном тепле.
УТРЕННЕЕ СЧАСТЬЕ
Не поверите? Не верьте…
Счастье мне занесено
этим утром не в конверте,
а в открытое окно.
С ветерком и первым вздохом,
без каких-либо причин
и, надеюсь, без подвоха
сей предутренний зачин.
Светлым лучиком по дому,
по лицу и на кровать,
и тихонько, в полудрёме:
– Просыпайся, хватит спать…
Разве это не подарок
от судьбы под выходной –
с первым вздохом спозаранок
встретить день очередной.
Вот и вздумалось поэту
от души, одной строкой,
растрезвонить белу свету,
как он счастлив, что живой.
ХВАЛЕБНОЕ СУПРУГЕ…
Провёл ревизию ума…
Увы, полфунта недостачи.
Ночами пашет задарма,
а днём и вечером портачит.
Вот и пойми, когда в строю?
Когда идти на баррикады?
Хвалу супруге воздаю –
коль нет ума, она есть рядом.
Жена не то, что Интернет,
ума в ней больше, чем палата.
На все вопросы есть ответ
и память датами богата.
Не страшен больше аудит,
пока супруга под рукою.
Пускай под вечер и ворчит,
зато о будущем спокоен.
С утра напомнит обо всём,
в обед ещё раз, ненароком…
Так мы полвека и живём
без разногласий и упрёков.
ИСТИННОЕ СЧАСТЬЕ
Я выбрал истинное счастье
из тысяч мнимых, в кожуре.
И убедился – безопасно
оно в мороз и при жаре.
Проверил временем и понял,
что даровал её Господь
в осенне-летнем перезвоне,
вселив любовь в мужскую плоть.
Года испытывали ветром,
обидным словом и слезой,
но измеряли километры
всегда вдвоём, зимой и в зной.
Теперь испытанное счастье,
судьбой взведённое в квадрат,
пройдёт сквозь тысячу напастей
преодолев пятьсот преград.
Лишь только б времени хватило,
ума б хватило не свернуть,
да Всемогущий дал бы силы
пройти им вымеренный путь.
© Николай Дик, г. Азов
ЛАЗЕБНЫЙ Сергей Николаевич
СТРАННАЯ ЭПОХА
Последняя эпоха догорела,
Оставив нам жилое пепелище,
Покончено с Шекспировским Отелло,
Молчат немые Пушкин и Радищев.
Иван Петрович платит ипотеку,
Его супруга – женщина в ресурсе,
Беспроводному сенсорному веку
Прогресс угоден, если вы не в курсе.
На тёплом пепле в облачные дали
Жэ Ка нахально лезут этажами,
А чем эпохи жили и страдали,
Загугли сам, а нет, так топай к маме.
Психологи, как заповедь бубнили:
«Люби себя и в этом всё на свете.
Но этой романтической ванили
Мешают все, в особенности дети.
Беременность – пустая авантюра.
Купи себе подарок, если плохо,
Займись карьерой, ты не баба-дура,
Ведь дети – это стлевшая эпоха».
Не стлел лишь крест Христов над лобным местом.
Все мимо прут походкой торопливой,
А там Любовь распялась с манифестом,
Что, всё отдав, становится счастливой.
ОГОНЁК
Я огонёк на фитильке души,
На тонкой нитке скрученного хлопка:
И пламя, балансируя, дрожит
От песен ветра съёживаясь робко.
Себя не жаль, пусть греются, до фибр,
Я весь – тепло, как солнышко спросонья.
Пишу по стенам тенью свой верлибр,
Вдруг это для твоей души огонь я?
Я танцевал, чтоб жизнь в тебе хранить,
Так в пальцах кисти пляшут по картинам,
И пропиталась хлопковая нить
Души, оплывшей хрупким стеарином.
Ты выбегал на колкость сквозняков,
И холод ногтем брал меня под сердце,
Шипел в лицо: «Откуда? Кто таков?
Погасни, тёплый, смертью иноверца».
Он говорил, что здесь, на сквозняке,
Таких, как я, старуха ждёт косая.
И я бледнел на тонком фитильке,
Болезненно и страшно угасая.
Загородил рукой меня Господь,
Узнал Его по ране на запястье.
Распятым быть – не уши проколоть,
Гвоздю плевать в какой ты вырос касте.
На то и гвоздь, послушный молотку,
Чтоб без вопросов биться сквозь живое.
От слёз не жаться веками к платку,
Всех, кроме Бога на кресте присвоя.
А мне Господь спасти себя помог.
Мы, огонёчки, просто греем души:
Душе остывшей безразличен Бог,
И вряд ли что-то с ней бывает хуже.
ЯКОРЬ
По мотивам произведения Владислава Крапивина «Застава на якорном поле»
Случайный попутчик в скрипучем плацкарте
Часы километров топил в алкоголе,
Пеняя на то, что не может по карте
Найти, где застава на Якорном поле.
Он трясся на верхней вторую неделю,
И это ещё не считать пересадки,
Сдаваясь на милость горючему хмелю,
Хрустел огурцом с полустаночной грядки.
То мне предлагал, чтоб не пить в одиночку,
То, плакал, на всех обещая управу
Мечтая доехать в заветную точку,
Найти это поле и эту заставу.
Лежат якоря в чабреце и полыни
Куда корабли их ушли, и откуда?
Придёшь на заставу, как в сердце святыни,
И встретишься с мамой... Такое вот чудо.
Молчу, обещая себе, что усвою
Простейшую лекцию – сколько ни «якай»,
В послании Павла, шестою главою
Надежда на Бога – единственный якорь
На поле к заставе, под полдень замерший
Идут якориться не лодки, а люди,
И пристань их душам – Спаситель воскресший
И чудо, я знаю, конечно же будет.
ПОД ГОЛУБИНОЙ КРЫШЕЙ
Она жила вот тут, на пятом,
Под самой голубиной крышей,
На зависть дворовым ребятам
По вечерам гуляла с Гришей.
А Гришка жил за два квартала
Где школа, там, через дорогу,
И что она в нём отыскала
Известно было только Богу.
Обычный парень из хрущёвки,
Учился в местной мореходке,
Не самый центровой в тусовке,
Но чем-то нравился красотке.
Ходил в спокойствии вальяжном
С ней вместе провожать закаты,
Любовь в раю пятиэтажном
Отгрохала себе пенаты.
На нас посматривал Григорий,
Как на малявок низкорослых
И хвастал, приходя во дворик,
Что там у них всё, как у взрослых.
Во мне и зависть, и обида.
Я слушал будто бы поддатый,
Кивал словам его для вида,
А сам хотел туда, на пятый.
А сам хотел как взрослый тоже,
Но всем в ответ моим потугам
Со мной девчонки были строже,
К себе пуская только другом.
Но Гришке счастья было мало:
Прикладываться стал к чекушке,
Она его приревновала
К такой сомнительной подружке.
Так из-под голубиной крыши
Собрав по-скорому манатки,
Любовь сбежала, погостивши,
Оставив плитку шоколадки.
Григорий, пережив проруху,
Бытует – ни богат, ни беден,
А про неё с тех пор ни слуху,
Ни новостей, ни бабьих сплетен.
Она, я верю, полюбила,
Живёт у мужа, нянчит деток,
Всё по-семейному и мило,
С балкона вид квартальных клеток.
Нам, как беспомощным котятам,
Всегда не верится в плохое,
Смотрю в её окно на пятом,
Давно и явно нежилое.
ЗАГАДКА
Ты загадана миру, как пирамиды,
Как Джоконда и Сфинкс, как немые дольмены.
У пророка застолье – мёд и акриды,
У пустыни и звёзд очень схожие гены.
Из планет выбирая, выбрали третью
Для героев и гор, и снегов на Аляске.
Твоё имя – дефис между жизнью и смертью,
Ты – шифровка, но нет даже буквы к подсказке.
Я к тебе прималёван кисточкой мнений,
Представляешь? К тебе. Боже, как это глупо,
От меня почему-то ждут извинений,
Как в столовой студент ждёт тарелочку супа.
Ты загадана, слышишь? Я не отгадчик,
А случайно в твой мир заглянувший бродяга.
Я ничуть не геройский
маленький мальчик.
Вместо денег – слова, вместо сейфа – бумага.
Ты загадана морем и городами,
Но понятна Творцу до оттенков и точек,
Это Он знал тебя ещё Евой в Адаме
Тот, к кому ты, молясь, обращаешься «Отче».
ЗЕРНО
Зачем, зерно, тебе давать свой плод?
Подумай, умирать – ведь это страшно,
Дни коротки, мучителен исход,
А можно жить легко и бесшабашно!
Неужто лучше не нашлось бы мест,
Закончить всё, включая мемуары?
Но вместо точки в них поставлен крест,
Союз двух брусьев, словно брачной пары.
Ведь можно было: дети и жена,
Хозяйство, дом, почтенные седины
И в сундучке солидная казна,
В саду – инжир, гранаты и маслины.
Зачем, зерно, тебе нужна земля?
Когда посеют, всё. Никак обратно.
С высот креста сорвёшься до нуля,
И пасть скалы могилой схватит жадно.
Живи себе и счастье умножай,
Где суть в твоём решении нелепом?
«Пройдёт три дня, и будет урожай,
И, вот увидишь, Я воскресну хлебом».
МУЗЫКА НА СОБОРНОМ
Вы слышали музыку на Соборном?
Под неё ещё танцевали двое.
И танцем этим, нескладно-задорным
В прохожих заделось что-то живое.
На плитке с щербинами летний столик,
Там что-то в бокале со льдом и мятой
Глотал июль и смеялся до колик
Над этой их выдуманной бачатой.
Серьёзная женщина лет за тридцать
Сквозь стёкла очков кольнула, как шилом.
И шпильки пошли, что твои копытца:
«Кроши тротуар!» И она крошила.
В подпитии дядя хлопал в ладоши,
Девчушка смотрела во все глазёнки,
Поморщился кто-то с видом святоши:
Гляньте мол, клинят в мозгах шестерёнки.
Так танцевали под жаром кипящим
Лодочки-туфли и лёгкие кеды.
Рядом всё виделось ненастоящим:
Люди, автобусы, велосипеды.
Тени деревьев с жирафьим узором
Солнце к земле пропускали меж листьев.
Солнце бежало по каменным порам
Тоже плясать, что-то солнечно-лисье.
Видели вы, как они танцевали?
Не слышали музыки, говорите?
Что-то за столиками: «трали-вали»,
Что-то кричал пешеходу водитель.
Это вы слышали в гуле моторном
В пыльном плену, у жары под арестом?
Да, а влюблённым вчера на Соборном
Играла музыка целым оркестром.
КИТЫ
У гигантов есть пики и донья,
И поэт вне себя о китах:
Смерть берёт их во сне и спросонья
Глубина давит в донных тисках.
Глубина в пальцах тискает туши,
До раскроя китовьих хребтов,
В соль воды выжимая их души
Биться в твердь корабельных бортов.
Бесконечность – дитя океана,
Звезды падают в патоку вод,
Вязнут, светятся зельем шамана,
На песчанике южных широт.
Хулиган из общажных кварталов
В кулаки сжав ладони ветров
Океан лезет драться на скалы,
Бьёт штормами порты городов.
Солнце медь выплавляет в закаты
У границы болтливой воды,
В ней за пенными хлопьями ваты
Песней режут пространство киты.
Человек: еретик и алхимик
В этих песнях не чувствует слов,
Там, в воде, панацея для клиник,
Кислород и селёдка в улов.
Пальцы в твёрдых от соли перчатках
Цепко впились в промокшую сеть,
Что им в этих китовьих колядках?
Что им синяя жизнь их и смерть?
Мы не боги, но очень похожи,
И поэт вне себя от китов,
От того, что он также не может
Различить синих песенных слов.
© Сергей Лазебный, г. Ростов на Дону
ОБОЛОНСКАЯ Юлия Александровна
* * *
Сумасшедшая луна
Хитро скалится в окно.
Надоела мне она,
Я люблю, когда темно.
Когда можно сделать вид,
Что меня как будто нет.
Не печален, а прибит,
Разозлил весь белый свет.
Мисс Безумная луна,
Прекратите так смотреть!
Да, одна я здесь, одна.
Разрешëченную клеть
На полу рисует тень,
И я поймана давно...
Позабыла слово «день».
На душе темным-темно.
* * *
Небесное сито тряслось неусыпно
И сыпало белой мукой.
Прошедшего нет, настоящее зыбко
Наполнено тихой тоской.
Впечатывать хруст белоснежных иллюзий
В земную промерзлую твердь.
Забыть, что ты в вечном дурном перегрузе,
И внутрь себя посмотреть.
Там тоже давно запорошено снегом,
Уныло звенит пустота.
Мечты о тягучей и сладостной неге,
И с чистого чтобы листа.
* * *
Поручик, вам не повезло,
Вы приглянулись дебютантке.
И строгой матушке назло
Она цитирует вам Данте.
Она пытается умом
Привлечь так нужное вниманье,
Ведь флирт ещё ей не знаком,
Но как же хочется признанья.
Девчонка ловит каждый взгляд,
Не будьте, право, столь суровы.
Вы руки жмёте всем подряд,
А ей и слова не готовы
Сказать. Хотя, увы и ах,
Я понимаю вас прекрасно.
Итог один – она в слезах,
Любое действие напрасно.
Хоть одарить, хоть оттолкнуть,
Всё одинаково печально.
Ведь нет взаимности ничуть
У вас. Ни для кого не тайна…
* * *
Спасибо, друзья, но всё было напрасно,
Меня не смогли вы ни в чëм убедить.
Согласна. Во многом я с вами согласна.
Но сердце стучит. И не может забыть.
Стучит, словно яд разгоняя по венам
Кипящую яркую алую кровь.
И снова ты бьëшь головой эту стену
И искрами брызжет повсюду любовь.
Больная, нелепая, еле живая,
Она существует и будто бы мстит
За то, что хотела её подчистую
Стереть, уничтожить, сломать об гранит.
Зачем она мне, до сих пор непонятно.
Ни жизни, ни радости, лишь тишина.
Ни встать, ни свернуть, ни уехать обратно.
На этом шоссе, как обычно, одна.
* * *
Одной надеждой меньше стало,
Она исчезла, словно дым.
Мне мало дня и ночи мало,
Своё становится чужим.
Чужими делаются мысли,
Ведь в них угас былой рассвет.
Я на пороге этой жизни,
Но в ней частички больше нет.
Надежда придавала силы,
Задор, умение бежать
Вперёд, туда, где раньше было,
Но не сумела удержать.
Погас фонарь мой путеводный,
Тропинка в чащу увела.
Надежды нет и нет свободы,
Вот только... Песня родилась.
* * *
Девочка, милая, хочешь – поплачь.
Нечего боли стыдиться.
Знай, после всей череды неудач
Лучшее может случиться.
Пусть тебе грустно, и слëзы рекой,
Это полезно, поверь мне.
Чтоб наступил долгожданный покой,
Нужно смиренье и время.
Девочка, это не слабость, поверь.
Ты слишком долго старалась,
Пламенем билась в закрытую дверь,
Яркою птицей сияла
И на ходу прямо в каменный грот
Врезалась, комкая крылья...
Плачет не слабый, а плачет лишь тот,
Кто слишком долго был сильным.
* * *
Рвётся робкое тихое счастье
Сквозь безудержную печаль.
Я смотрю на твои запястья,
Не могу прикоснуться, жаль,
Не могу своим нежным пальцем
Провести по твоей руке.
Так мечтаю я растекаться
Солнца лучиком по щеке.
Улыбнëшься легко и слабо,
Да по имени назовëшь,
Вот какая моя награда,
Сразу день будет так хорош.
Наслаждаюсь любой минутой,
Этим выдуманным теплом.
И пытаюсь представить будто,
Ты со мною уже знаком.
* * *
Я цвету в темноте и не знаю тревог,
Я редчайший, поэтому ценный цветок.
Я не знаю забот и не вижу проблем,
И меня не касаются войны и тлен.
Пусть не вижу я красок, что дарит всем день,
Я подлунною жизнью живу, словно тень.
И вообще госпожа и царица Луна
Редко в небе бывает совсем уж одна.
Мне мигают с небес мириады светил,
Я однажды комету за хвост подцепил.
Вижу даже планеты, иные миры,
Не раскрыть вам таинственной этой игры.
Я не встречу рассвет и не встречу закат,
Раньше было печально, теперь только рад.
Мой мерцающий мир в отражениях тьмы
Мне ценней и дороже дневной кутерьмы.
* * *
Девушка пишет стихи,
В сердце пылает огонь.
Мысли отнюдь не тихи,
Через перо льётся стон.
И на бумаге слова
Вязью искусной лежат.
Чуть склонена голова,
Нежные пальцы дрожат.
Тело сейчас – проводник
Мысли, что бьёт, как поток.
Девушка пишет стихи...
Творческой силы исток
Хлещет, сметая с пути
Боль, недовольство, печаль.
Девушка сможет найти
То, что уносится вдаль.
Ведь перед ней – все миры,
Рвутся из сердца на свет.
Девушка пишет стихи...
Точка. Преград больше нет.
* * *
Редкий гость на своей странице,
Будто нечего и сказать.
Мне не спится, опять не спится,
Значит, в руки беру тетрадь.
Накопилось уже не мало.
Показать или снова в стол?
Вновь на сердце теплее стало,
Закипает во мне котёл.
Я бросаю туда надежду,
Горстку веры и ложку снов.
Я не жду ничего, как прежде,
Я брожу между трёх костров,
Где-то пепел уже и стужа,
Где-то ярко горит огонь.
Зелье вышло таким, как нужно.
Я протягиваю ладонь.
© Юлия Оболонская, г. Азов
НОВИК Алла Геннадьевна
СТЕПЬ
Янтарной смолой вишнëвые коры
От летнего зноя стекают слезой.
В сухой степи с маловодием горьким
Не смыкающим оком ветреный вой.
Хлеба пожелтели ранее срока,
Снегов и дождей разнос не велик
И где-то рядом раскатный бьёт грохот
В границе сверкая, пред нею поник
В траве увядающей юности пыл
Седая полынь и цветущий шалфей
Ковыль белопенный пощады просил
У жгучего солнца, не себе, для людей.
ИВОЛГА
Вчера днëм случилось то, что называю чудом.
Спешила, ускоряя шаг, по улице родной,
Вдруг иволга заголосила чередой этюдов.
На задний план сдвигая громкий ветреный конвой.
Разверзлись в сером небе фатиновые тучи.
Искрящийся нектар повис всем сочетанием цвета.
Пробился к поющей жëлтой птице жëлтый лучик –
На праздный бал проводов весны и встречи лета.
СОВЕСТЬ
В листве, воде, душе
Скрипит устало ветер,
Как гвоздь, он стал ржаветь
С мешком всего на свете.
Похожи мы так с ним –
Собрали даже пепел.
Насквозь в людей глядим,
От тяжких дел их бредим.
Нельзя помочь им всем –
Живые в саван лезут,
Пустяк поверх проблем
С огромным носят весом.
Одышка перемен
От доз болезней мнимых
Процессом неизменным
Лишает жизни зримо.
Оставить и уйти,
Стирая в пыль, всё бросить!
На свалку, сжечь, в утиль –
Но совесть жëстко спросит.
* * *
Строчки, точки, запятые
Вне чисел, дней и сомнений
Льют с треском живым отныне,
Искрой ложась на поленья.
Дует слова непростые:
Ветер, творец или разум?
Тянет листы, как простынку,
Комкает образы сразу.
Рифмы косые, сырые –
Отпрыски сорных растений.
Вырвать и свету открыты
Стебли стихоцветениям!
ВЕСНА В ГОРОДЕ
В нашем городе весна.
Птицы по утрам поют.
К рынку бабушки с ранья
Тащут сплетни про наш люд.
В окна льётся звонкий визг,
С рëвом машины жужжат,
Порт замучен за ночь вдрызг
Со скипом крановых лат.
Ветер в зелëной траве
Поезда ловит гудок.
Холод циклонов поверх
Цвет до макушки обжëг.
Только вот дачники «жгут»
В поклонных стойках земле.
Спорт возмещает им труд.
Некогда даже болеть.
Есть в нашем городе жизнь
Бьёт то ключом, то веслом.
Скорости этой держись
Вëсны, погоды потом.
ДАЧА
Семейство выбралось на дачу,
В земле немного «побатрачить».
Обзор велик, смеюсь и плачу –
Лопату, грабли сунув в тачку.
На отдых будет ещё время.
Посадка огурцов важнее.
С наклоном прямо носом в землю-
Хомут пошёл бы моей шее.
Шашлык готов – не слаще редьки,
Рябит от грядок и полива,
И дым соседский с ноткой едкой,
Залип в глаза, лицо, как слива.
Усталость под прохладным душем
Слетает, будто не бывало.
Семьëй поужинаем дружно,
В весенний вечер с опахалом.
ЖИЗНЬ ПОСЛЕ БОЯ
Жизнь после боя изменилась.
Взрыв мины – в госпиталь попал.
Без ног и шею тянут жилы,
Как быстро я обрëл «причал».
Мне двадцать и уже калека.
Мать слëзы прячет в седину.
Ждать протезы в стране полвека.
Чем могу помочь бойцам в тылу?
Друг волонтëр подал мне руку.
И ноги есть, пусть и стальные.
Мне хватит сил и хватит духа
Жить ради тех, кто жив Россией!
ГРОЗА
Гроза седлает облака
Накидкой свежей пыли,
Степной разгладив кант
Шумит с донской ковылью.
В реке бурлит кольцом волна,
Лаская ветви пышных ив.
Гроза земле сухой нужна –
Спасение с неба нивам.
Виляют житные ветра.
Дрожит листва на кромках лоз.
Раскатов громная пора,
Разлей дожди, очень просим!
МОЯ РОДИНА
Мне родина моя вещала,
Речные прижимая ленты,
С Азова с Доном до Байкала
В печати городских фрагментов.
Забритые вручную чащи.
Домишки брошенных посëлков.
И чем от дома поезд дальше,
Пышнее, выше сосны, ëлки.
Простор полей сравнимый с нашим,
Но нет в них тонкостей ковыльных.
Берëзы на болотах пляшут
В нарядах зелени текстильной.
Покров земли другого цвета.
Бараки, срубы, всюду бани.
И солнце там другое светит,
И склад ума не знает грани.
Там в гости ходят без дозвонов.
Так было помню в прошлом веке.
И быт старинный не мудрëный,
И «Здрасьте» встретив человека.
У нас в деревнях так встречают.
Попроще быт, попроще яство.
Простых людей увидеть счастье –
В открытых душах всë богатство.
Поездка удалась на славу.
Мечта моя сбылась заветно.
Притронулась душой к Байкалу
И жду я следущее лето.
© Алла Новик, г. Азов
ШЕЛЕСТ Олеся Александровна
* * *
Зной томил листву и травы,
Небо тучи затянули.
Вдруг, порыв прохладной славы
В жарком солнечном июле.
Капля первая упала,
На горячую дорогу.
Вот оно-начало бала,
Зазвенело понемногу.
Ах, как хлынул дождь внезапный,
С шумом, с радостным журчаньем.
Смыл он пыль с листвы, с ухабов,
Подарил земле дыханье.
Аромат земли нагретой,
Смешан с влагой дождевою.
Запах свежести, при этом,
Наполняет все собою.
* * *
Багрянец неба полон неги,
День догорел, уходит в беги.
Оранжевый с пурпурным слились,
И в танце тихом закружились.
Последний луч скользит по крыше,
Шепча деревьям еле слышно.
Уснула роща, стихла птица,
Лишь тень крадется, как лисица
Как быстро ночь сменяет вечер,
Как мимолетно все, что вечно.
И в этом зареве прощальном
Душа находит мир сакральный.
Закат дотлел, и ночь настала,
В объятьях темных мир усталый,
Но помнит сердце свет последний,
И день ушедший, незабвенный.
* * *
В очаге домашнем, теплом и родном,
Где смех детский льется, как звонкий ручей,
Живет наша крепость, наш мир, наш закон,
Семья – колыбель самых светлых идей.
Здесь мама – как солнце, лучами согреет,
И папа – скала, защитит от невзгод.
Любовь же – как море, без края, без меры,
Она все хранит и вперед нас ведет.
А дети – как звезды, сияют в ночи,
Их глазки – как зеркало, чистое, ясное.
Они учат верить, мечтать и любить,
И видеть в простом что-то очень прекрасное.
В объятьях семейных, в заботе и ласке,
Растем мы и крепнем, душой расцветая.
И пусть в этом мире бушуют все краски,
Семья – наша гавань, надежда святая.
ПУШКИНУ
Вновь предо мной встает знакомый лик,
Поэта гений, буен и велик.
Он солнце русской лиры, гордый бард,
Что сквозь века дарует нам свой дар.
Свободы глас, любви высокой взлет,
Его стихи – как утренний восход.
Он воспевал Кавказ и зимний путь,
И чувства, что словами не вернуть.
В его строках – и грусть, и звонкий смех,
История страны, ее успех.
Онегин и Татьяна, спору нет,
В таких романах – целый мир, портрет.
Перо его – как острый, меткий меч,
Сражалось с ложью, правду чтоб сберечь.
Он вольнодумец, дерзкий, молодой,
Влюбленный в жизнь, и творчество душой.
* * *
Одинокая роза в саду зацвела,
Багряным огнем средь зеленой травы.
Никто не заметил, как ночь проплыла,
И рядом сверкали лишь капли росы.
Она распустилась, раскрыв лепестки,
Навстречу рассвету, наивно, светло.
Никто не заметил колючей тоски,
Лишь ветер гуляет, касаясь крылом.
Нет рядом бутона, нет друга-цветка,
Лишь стебель колючий, да листья вокруг.
И солнце ее припекает слегка,
Не знала она человеческих рук.
Одинокая роза, как символ любви,
И стойкости духа, и веры в себя.
Она расцветает, всему вопреки,
И дарит нам радость, день ото дня.
* * *
Война – чудовищ лик, кошмар и бред,
Где юность гибнет, вянет жизни цвет.
Вчерашний школьник, взгляд еще простой,
Вдруг на войне, с недетскою судьбой.
В руках винтовка, вместо книг и грез,
И страх в глазах, и горечь детских слез.
Он видел солнце, мирный небосклон,
Теперь лишь взрывы, гарь, и смерти стон.
Друзья-приятели, такие же как он,
Уходят в вечность, бесконечный сон.
И шепчет ветер имена в тиши,
Герои покоряют рубежи.
И в мирных снах им снится лунный свет,
Деревня, поле, сад, и звонкий смех.
Но будит грохот, дым и жаркий бой,
И снова юность жертвует собой.
Пусть мир настанет, и утихнет зло,
Чтоб юность больше в жертву не вело.
Вернутся к матерям страны сыны,
Как хочется, чтоб не было войны.
* * *
Мой город – пристань тихих улиц,
Где тополя листвой коснутся крыш.
Здесь каждый дом историей любуется,
И шепчет ветер сказки давних ниш.
Здесь солнце утром золотит аллеи,
И отражается в реке неспешной гладь.
Здесь в парках старых дремлют феи,
И тишина умеет согревать.
Здесь помнят лица и простые речи,
Здесь каждый камень будто бы родной.
Здесь вечерами гаснут тихо свечи,
И звезды сыплются над спящею землей.
Здесь пахнет хлебом, свежестью росы,
И детским смехом, звонким и простым.
Здесь клены осенью багряны и красны,
Зима искрится серебром густым.
Азов – ты сердце, бьющееся в ритме,
Любви и веры, преданности свет.
Здесь прошлое встречается в молитве,
И будущее дарит свой рассвет.
© Олеся Шелест (Кудеркова), г. Азов
ВЕЛИКИЙ Александр Алексеевич
БАРИСТА
Мы были с тобой в плей-оффе,
Да вышли куда-то вбок.
Бариста не любит кофе,
Он любит небесный сок.
Небритый седой мужчина
С залысиной в потолок,
Бариста не пьёт капучино,
А только небесный сок.
Нелепо и очень странно,
Ты скажешь «Какой в том толк?
Не выпив американо,
Хлестать поднебесный сок?
Я мучаюсь и теряюсь,
С баристой лицо в лицо,
Заказываю, стесняясь,
Кофейное теплецо.
И запахом этим греясь,
Уважив его труды,
Я тоже прошу в довесок
Стакан ледяной воды…
БАРАБАНЩИК
Наверно, ночью будет дождь.
А может – он начнётся раньше?
Холодный юный барабанщик
Придёт, когда его не ждёшь.
Наверно, ночью будет дождь...
Он будет трезв, а может пьян;
Навеселе или в запое.
Но обязательно с собою
Возьмёт гремучий барабан.
И будет бить в упругий круг,
То разъярясь, то утихая,
Им заливаемому краю
Даруя радостный испуг.
И мой совсем прогонит сон,
Которого и было с горстку.
И в лужице на перекрёстке
Размажет фонаря лицо.
Дробя капелью до утра
Застуженную панораму,
Оставит от ударов шрамы
В стене стеклённая дыра.
И почему-то в тишине
Мне померещится возможным,
Что предложеньем односложным
Ты можешь вспомнить обо мне:
«Наверно ночью будет дождь...»
А мы не будем спать, пока
Гремит гроза литаврой мира,
От сна продрогшую квартиру
Закутывая в облака.
Не будем спать до той поры
Предутреннего забыванья
О неизбежном расставанье
По окончании игры...
СЫНУ
В тот светлый день, когда ты родился́,
И небеса сошлись в улыбке с морем,
Мне показалось – нету больше горя,
А только радость, только чудеса.
В моих ладонях уместившись весь,
Против заблудшей истины в народе
Ты дал мне замечательную весть
О том, что мы не целиком проходим.
О том, что теплимся мы вопреки
Законам мира вовсе не впустую.
Что смысл есть грести против реки,
Что жизнь – везде, а смерть – не существует.
И тем одним, что суждено уйти,
Не стоит сердце до поры тревожить.
Того, кто смог в другом произрасти,
Грядущий «выход» огорчить не может.
ОТРЫВОК
«Скажи, – мне говорил он. – Как ты думаешь,
Надежды в это нету или есть,
Чтобы душа, блукая лесом туловищ,
Смогла постичь в себе благую весть?
Ответь-ответь, как в эдакой сумятице
Кривой судьбы маршрут не потерять?
Когда дымами войн ветра горбатятся –
Найдутся ли приют и благодать
Истерзанному сердцу? В одиночестве
Знакомых единиц и чуждых толп
Всего и есть – лазейка в виде творчества,
И сквозь неё гарцующий в галоп
Врождённый ужас медленной погибели,
Скреплённый спиртом неизбежных мук…».
Я опустил глаза, чтобы не видели
Они сквозь веки замыкавших круг
Моих друзей. И чтоб друзья не видели
От слов таких накатывавших слёз.
Мы встали. И пошли на свет Овидия.
Серьёзно глупо. Мудро не в серьёз…
К ЖИЗНИ
Жизнь моя, дай новых музык мне!
Поводов для горечей и счастья,
Одиночества и соучастья
Больше – в мире, менее – в войне.
Дай мне не пропасть в тревогах дня,
Не остыть душою откровенной
В суете болотистой и бренной,
Что порой настырнее меня.
Жизнь моя! Мне новых слов подай!
В милости не откажи калеке,
Коему не нужно жить во веки,
И тем более – загробный рай.
Жизнь, прошу, – глаза мои открой!
Дай увидеть в вытоптанном граде
То, живём мы для чего и ради –
Яркий свет иллюзии иной.
Дай распробовать мне вкус побед,
Пусть и сдобрив перцем поражений.
Тёмному под зад мне для движенья
Пни надеждою в грядущий свет.
Не жалей ленивому вожжей,
Ранних петухов и музы ранней,
Отличать потребу от желанья,
Сны – от яви, слёзы – от дождей.
И ещё – как облаку, позволь
Поцелуем к небу прикоснуться
И наполнить запахом настурций
Тела обнажённую юдоль.
И тогда я разомкну уста
И позволю, чтобы мир безротый
Через вирши принял свои роды –
И заголосила красота...
* * *
Одна ли музыка виной,
Что мы, напóенные звуком,
Бредём утоптанной тропой
Кругом, по кругу, друг за другом?
Касаясь откровенных рук,
Ловя тепло, лавины тепля,
Нам кажется, что кружит Землю
Изверженный губами звук.
Хозяева мы, и рабы,
А в чём-то – узники и судьи.
Но мы отчаянно равны
В непониманье перепутья.
И нам ли музыку винить,
Что сами же и сочинили?
И всех, кто смог её простить,
Своим забвением казнили…
* * *
Пусть продолжается дождь!
Что задолжал нам – пусть выплатит.
В этой пустынной обители
Сея холодную дрожь.
Пусть продолжается миг,
После которого падает
Пахнущий небом и ладаном
Капельно-облачный крик.
Пусть продолжается век,
Век у которого – короток.
Сквозь него с поднятым воротом
Просто пройдёт человек.
Пусть в ожиданье огня
И проклиная синоптиков,
Тем человеком под зонтиком
Буду, конечно же, я.
В дом, где ты веришь и ждёшь,
Зычно по лужам шагающим
И про себя напевающим:
«Пусть продолжается дождь…»
© Александр Великий (Светай), г. Азов
© «Петрович», тексты. Все права защищены.
К оглавлению...
