Новый День №60

     – О, Иван появился, – сказала невысокая худенькая женщина, сидевшая возле подъезда. – Не иначе, за бутылкой потащился. Мужики только с виду крепкие, а на самом деле они – слабые. Быстро ломаются. Я понимаю его. Такое горе на него свалилась. Здесь здоровый мужик не выдержит, а ему тем более тяжело, но всё равно нужно жить, сжать покрепче зубы и жить, а он… Эх, что говорить-то…

     Не договорив, она нахмурилась, взглянула на него и махнула рукой.

     Женщины, сидевшие рядом, кивая на соседа, и наперебой стали о чем-то разговаривать.

     – Да пошли вы… – привычно отмахнулся Иван, надвинул кепку на глаза и, выставив плечо вперед, словно сквозь пургу пробивался, прошел мимо них и буркнул, не оглядываясь. – Ты, ехидна, попридержала бы язык. Тоже мне, нашлась жалельщица. Понимает она…

     – Не мой язык, а тебя нужно держать, чтобы окончательно с катушек не слетел, – она ткнула пальцем вслед. – Скажу дочери. Вот увидишь!

     – Говори, что хочешь, мне плевать, – сказал Иван. – Лучше сдохнуть, чем…

     Он зашелся в кашле, сплюнул и, сгорбившись, уже не слушая соседей, направился к магазину.

     …В новую пятиэтажку, стоявшую на окраине города, Иван Воронин с семьей перебрался одним из первых. Взглянешь на дом, на редких окнах занавески или тюль, а остальные еще зияли пустотой. Пока таскали вещи, заметил, что в подъезде всего лишь две-три квартиры были заселены. Вскоре начнут переезжать, и оживет двор, двери захлопают, разнесутся голоса ребятни да изредка распахнется окно и кто-нибудь крикнет, чтобы ребята бежали ужинать или обедать, а то начнут загонять спать. И они помчатся, чтобы завтра снова встретиться во дворе… 

     Иван частенько приходил сюда, когда строился дом. Подолгу бродил по квартирам, в которых еще работали отделочники, осматривал квартиры, с рабочими советовался, выходил на балконы и оглядывался по сторонам, и уже тогда он знал, какая квартира ему приглянулась, но молчал, если жена спрашивала. Смеялся, какую выделят, в той жить будем. А супруга его, Антонина, мечтала на первый этаж или на второй этаж переехать, потому что до ужаса боялась высоты и уговаривала Ивана, чтобы тот поговорил с начальством, может, выделят квартиру пониже этажом. Иван обещал поговорить, а когда стали распределять квартиры, он выбил на пятом – последнем этаже. Сказал, что не любит, когда над головой топают, а еще с балкона открываются чудные виды на холмы и юркую речушку, заросшую кустами, что вьюном кружилась между ними, и рыба в ней водилась, но мелкая – пескарики там, окушки с ершами и вьюнки с верховками. А еще неподалеку от них, за речкой видна опушка леса, где полным полно ягод и грибов, а от полевых цветов в глазах рябит и он готов был спускаться и подниматься на последний этаж, чтобы вечерами сидеть на балконе, распивать чаи и любоваться местными красотами. Эх, благодать-то, какая! И стал просить квартиру на пятом этаже. Ивану пошли навстречу и выдали ордер на квартиру, о которой он мечтал…

     Супруга его, Антонина, когда узнала, что дают квартиру на пятом этаже, готова была остаться в поселке, где они проживали с дочкой и сыном. Но оставаться было нельзя, потому что бараки должны пойти под снос. И волей-неволей, но пришлось смириться, что Иван, обормот этакий, согласился на квартиру на пятом этаже, от которой умные люди всегда отказываются, потому что они живут не одним днем, а смотрят в будущее. И высказав ему всё, что было на душе, она взялась укладывать вещи, готовясь к переезду, но предупредила, что ни в жизнь, ни ногой не ступит на балкон и к окну постарается не подходить, потому что у нее сразу же будет головокружение. 

     С переездом не затягивали. Это сейчас пожитков набралось бы не на одну машину, а в те времена лишь самое необходимое: кровать, две раскладушки, стол и платяной шкаф – это увезли на грузовике, а остальную мебель, если потребуется, решили взять в кредит. Иван с дружками быстренько перетаскали немногочисленные вещи в квартиру. Рассовали по углам, на середину поставили стол, на него бутылку, простенькую закуску, выпили, закусили, покурили на балконе, где Иван тут же принялся хвастаться чудными видами, снова по рюмке пропустили и дружки отправились по домам, оставив хозяев обживать новую квартиру.

     Ивану не спалось в первую ночь. Супруга с ребятишками заняли спальную комнату. Иван остался в зале. И всю ночь бродил по квартире. Заходил на кухню. Щелкал выключателем, посматривая на тусклую лампочку. Наливал чай. Выглядывал в окно, на которых еще не было занавесок. Открывал краны, прислушиваясь к шуму воды. Потом заходил в ванную и подолгу любовался белоснежной ванной и тоже открывал воду, наблюдая, как брызги разлетались в разные стороны.

Сколько сказок в мире есть.

Про достоинство и честь,

про Кощеев и лягушек,

в общем, всех, поди, не счесть.

Время льётся, как вода,

мчатся в прошлое года,

но любой из нас не против

встретить сказку иногда.

Мне намедни повезло,

благо есть добро и зло,

путь-дорогу чудо-сказка

на ночь глядя перешло.

 

Ну, так вот…Как повелось,

жил плешивый царь Авось.

Не тужил, как всё начальство,

и кутить любил вразнос.

Знать не знал, что чудеса

не даруют небеса

непутёвым и бездарным,

тем, кто людям врут в глаза.

Царь кутил, безбожно врал,

всё пропил, в стране аврал!

Кто поможет государству?

Эмигрант и нелегал.

Где их взять? Открой врата,

хлынет всякая братва.

Новый мир построят даром,

лишь бы вдоволь похвала.

Настежь двери, а народ

от приезжих чуда ждёт.

Но, увы, как в старой сказке,

вышло всё наоборот.

Задают царю вопрос:

– Вновь надежда на авось?

Хватит нам красивых сказок.

Ты народу врать-то брось.

Царь к соседу: – Помоги!

Спишем все твои долги.

Только, братец, постарайся…

Напряги свои мозги.

А сосед ему в ответ:

– Дам, дружок, тебе совет – 

не хвались перед народом,

а борись за госбюджет.

Посмотри по сторонам,

разбери ненужный хлам.

Не надейся на соседа,

а возьмись за дело сам.

У тебя же там и тут

правят неуч, хам и плут,

но зато перед народом

как и ты, слова плетут.

Как исправишь, то поймёшь,

выживать за ржавый грош

не сумеет, даже в сказке,

ни старик, ни молодёжь.

 

Просыпаюсь… Не пойму – 

в сказке был, аль наяву.

А быть может, показалось

вображенью моему?

В каждой сказке есть урок,

добрым молодцам намёк – 

понадеешься на сказку,

не увидишь в жизни прок.

 

 

ГЛАВНОЕ В ЖИЗНИ 

Листопад и мартовское солнце,

берега и реки.., но для всех.

Что тебе с рожденья достаётся?

Неужели видимость и грех?

Да не только – радости и горе,

суета, взведённая в квадрат,

головные боли от поборов

и излишеств денежных затрат.

 

Но реально – жизненное счастье

в круговерти поиска себя

в междустрочье книг Экклезиаста

и у врат святого алтаря.

Вечный круг закатов и рассветов,

тёплых встреч и горестных разлук,

и надежд на будущее лето,

что зимою спрятаны в сундук.

Лишь когда житейская усталость

вынуждает думать о тепле,

понимаешь, главное досталось – 

эти годы жизни на земле.

Пусть самобытность божий дар,

И божий свет самосознанье.

А самоедство, как кошмар,

Сравнимый с самоистязаньем.

 

Пусть самокритики укор

Вершит дознание с пристрастьем.

И посещает до сих пор

Нас с вами призрак самовластья.

 

Пусть самомнения печать

Скрепляет качества и свойства,

Что позволяют расцветать

В душе росткам самодовольства.

 

Пусть самодурство так и прёт,

Не вызывает удивлённость

И прочно входит в обиход

Сегодняшний самовлюблённость.

 

А если кто-нибудь и рад

Изжить в себе порою слабость,

Ему психологи твердят

Про самозначимость и самость.

 

И начинают «просвещать».

А вот меня, ну хоть убейте,

Вы не заставите читать

Уже ни Юнга и ни Фрейда.

 

Не убедит ни тот, ни тот.

Любое самоуглубленье,

Вас заверяю, приведёт

Лишь только к саморазрушенью. 

 

* * *

 

Природа человека так устроена,

И это замечательно, раз в ней

Есть множество критически настроенных,

А значит здравомыслящих людей.

 

Неоднозначно наше становление.

Критиковать частенько не с руки.

Но двигаясь в обратном направлении,

Мы действуем природе вопреки.

 

И если, даже пусть во благо Родины,

Кому-то вдруг захочется опять

Отдельных лиц, критически настроенных

И с чем-то несогласных, ущемлять.

 

Плодя постановления, указы.

Готовя дыбу, плаху и топор.

Природа человека, пусть не сразу,

Но всё же даст решительный отпор.

 

Поймут ли, нет, когда-нибудь политики,

Что надо не пытаться двигать вспять

Ход времени, боясь суровой критики,

А правильно её воспринимать. 

 

* * *

 

Не верю в разум, врать не буду,

Хоть хочется поверить в чудо

И ошибиться в энный раз.

Да только как простому люду

Сегодня не предаться блуду,

Когда им разум – не указ?

 

Ложь, непроверенные слухи.

Слоны, что выросли из мухи

И всякий прочий негатив.

Скандалы, драчки, заварухи,

И, продолжая в том же духе,

Ты получаешь нервный срыв.

 

Жизнь – нескончаемая мука.

Дрожишь от шороха, от стука,

От страха, прежде чем понять

Банальную, скажу вам, штуку

И плотно взяться за науку

Не жить, а просто – выживать.

   Не так давно общался с известным российским культурологом, который сетовал на то, что нынешнее «не книжное» время разделило писателей на два лагеря – либералов и патриотов. На что я резонно спросил: «Разве настоящий мастер не может быть просто писателем – человеком, пропускающим боль времени через себя и дающий выход этому в своей прозе?»

Пожалуй, ответил он, и неожиданно прибавил смущенно – от того, вероятно, что заговорил о чем-то, что раньше в поле его патро-зрения не попадало: «Открыл для себя женскую прозу, подивился, как интересен и уникален мир этой новой планеты».

Профессор намекал не только на разницу восприятия мира через полушария мозга, но и на особенную утонченность той самой «уникальной планеты» под названием женская проза. Не улыбайтесь скептически, полагая, что планета эта населена розовыми пони, единорогами и феями из маминых сказок. Отнюдь. 

Есть прозаики, которые стали лично для меня открытием 2023 года. Одно из таких открытий – автор из Владивостока Дина Измайлова. 

Пишет она, как дышит – звучит банально. Во-первых, у нее уникальный язык – некая смесь ворожбы, заговоров, магических заклинаний. Играет не только со словом, а с самой спрятанной мыслью в слове. Посмотрите, как чудесно описывает Дина состояние души или сна в миниатюре «Серое-пресерое» (журнал «Топос»):

«Я иду по земле словно бы вплавь – придонная полусонная рыба, сомнамбулой застревающая на шероховатостях земной поверхности. Суша существует продолжением моря. Жизнь мокрая и соленая, я знаю её на ощупь и на вкус. Небо распласталось на земле полупрозрачным облаком, сквозь которое я плыву навстречу пыхтящим машинам, людям, наушниками привязанным к телефонам. Я и сама связана наушниками с великим многоголосьем, что нашёптывает мне разрозненные фразы, которые мне никогда не произнести наяву, но которые я бормочу поутру спросонья, открывая ими как позолоченными ключиками двери в иные миры».

Остановлюсь на некоторых уникальных моментах ее текстов. Сознательно говорю – текстов, потому что создание теста – это всегда тайна и таинство. Тайну открыть невозможно, о таинстве хочу поговорить. Когда я впервые прочитал ее повесть «Все, что над землей, небо» (Издательство «Планж» Москва, 2022г.), у меня создалось впечатление, что она не пишет, а ворожит. Описывая иногда совсем незначительные события так, что они превращаются в сакральные песнопения. 

Это не только в большой форме, но в малой. К примеру, в рассказе «А плюс Ю»:

«Кажется, я – в огне», – тихо прошептал он ей на ухо, поневоле вжимаясь всё больше и больше в податливую нежность её тела. «Нет, мы не горим. Пожар далеко позади», – отозвалась она, не в силах противиться неожиданному сближению, и вспыхнула поверхностной оболочкой лица.

«С тех пор они пили чай и вино вдвоём. Изредка посещали службу, где истощённый священник с усталыми водянисто-голубыми глазами надрывным тонким голосом пел о великой благости Христовой любви, а никогда не смеющийся Иисус со стоическим мученичеством взирал с икон. По выходным, пока Юрий качал мышцы в зале, Александра встречалась с Таней или Леной, убеждая себя каждый раз в шаткости твёрдых жизненных убеждений подруг, но подпитываясь их безосновательной, но безмятежно-спокойной уверенностью в собственной правоте. «Праведный верою жив человек будет, – сквозь себя проносила Лена чужие слова и, согрев своим дыханием, с чуть застенчивой торжественной чопорностью протягивала Александре, – а сомневающийся подобен морской волне, ветром поднимаемой и развеваемой». – «Знаешь, как неистово шлюхи верят в любовь, – хрипловато похохатывала Таня, хлопая себя по гигантским ляжкам, – по уши в дерьме, в собственных и чужих нечистотах, на любой ласковый взгляд кидаются, как оголодавшие собаки на кусок мяса. Каждая мнит себя Золушкой…»

Когда мы говорим о современной (новой) русской литературе, мы не можем обойти стороной вопрос, который в разное поколение всегда всплывал в произведениях классиков: «Отцы и дети».

А день запомнится, как тёплый праздник,

Внезапный праздник вечной доброты,

С которого ушёл мороз-проказник,

И где меня любила нежно ты.

 

Любила просто так, а не за что-то,

Врачуя душу радостью своей,

Где я рождалась заново как-будто,

Чтоб стать любимой девочкой твоей.

 

Сверкали праздничным нарядом ёлки

И кофе был божественно хорош.

И я была счастливою девчонкой,

А мир приветлив, светел и пригож.

 

* * *

 

Т. Медведицковой 

А чувству тесно в узкой клетке.

Оно наружу рвётся напролом.

И не пугает белый снег на ветке.

Всё отогреется твоим теплом.

Всё позабудется, простится

И жизнь начнётся с чистого листа.

И светлый сон опять приснится,

Где я учусь опять летать. 

 

* * *

 

Город спрятал серые одежды.

Значит, перестал грустить.

Значит, кто-то близкий оказался рядом

И помог всё пережить.

Значит, справимся с хандрой мы тоже.

По другому не бывать.

Рано нам свою судьбу итожить

И все нити обрывать.

Верю,солнце вспыхнет с новой силой

И растопит колкий лёд.

Потерпи же, человек мой милый.

Шторм утихнет. Боль пройдёт.

 

* * *

 

Анжелике. 

Ну вот и кончился ноябрь

Промозглый, хмурый и больной.

Надеюсь, сжалится декабрь

И не натянет нерв тугой струной.

Залечит раны лаской и отваром.

И прекратит ненужный бой.

Пусть ничего не происходит даром.

Но я теперь всегда с тобой. 

 

* * *

 

Хочешь – плачь, а хочешь – пой.

Этот выбор за тобой.

Расправляй своё крыло,

Чтобы крышу не снесло

От условностей нелепых,

Злых и бесполезных.

И не бойся быть собой.

Если что, то я с тобой.

Найти слова, ввести в строку

В огранке элегантных рифм.

Услышать самый нужный ритм

И приравнять перо к штыку.

 

Сверкнуть лучом блестящих мыслей,

Чтоб поразился друг-читатель.

И чтоб воскликнул сам Создатель:

«Какое изверженье смыслов!»

 

Поднять сердца потоком чувств

Из подземелий равнодушья,

И от невежества удушья –

Вот ценность книг и всех искусств. 

 

* * *

 

«Всё то, что украли у нас, мы вернём», –

Так думают все патриоты.

Сегодня Россия опять под огнём…

Всё громче войны обороты.

 

Ещё нам придётся дойти до Днепра,

Гнать свору бандеровских бесов.

И русские грозные крики «Ура!»

Услышат причалы Одессы.

 

Ещё предстоит погибать нам в боях,

Но где погибать – мы не знаем.

Но в Харькове, да и в других городах,

Поднимется русское знамя. 

 

* * *

 

Сегодня в жизни злоключений

Так много, что хоть пруд пруди.

Нет дня без вящих огорчений,

А сколько ждёт их впереди.

 

Грохочут войны в лабиринтах,

И в тупиках всё ищут брешь.

А каста взрослых «вундеркиндов»

Спешит убраться за рубеж.

 

Но вдруг нежданно радость брызнет –

Светлеет жизненный исток.

Как хочется и в прозе жизни

Вдохнуть поэзии глоток. 

 

* * *

 

Мысли и чувства погибли

В пропасти прожитых лет.

Мы, к сожаленью, ошиблись:

Не было счастья и нет.

 

Были всего лишь мгновенья

Веры, Надежды, Любви…

Их одолело забвенье –

И, как умеешь, живи.

 

В поисках новых мгновений

Строим свой Спас-на–крови,

Чтоб не возникло сомнений

В Вере, Надежде, Любви.

Российская провинция в классическом синдроме:

Сегодня ей столичные дела не по плечу,

хотя на каждой паперти

и в каждом гастрономе –

герои Достоевского.

Про Гоголя молчу.

Хотя бы за Тургенева не худо разобраться:

по недоразумению, который век подряд,

тургеневские барышни

стыдливо матерятся,

Инсаровы спиваются,

Базаровы хандрят.

 

2

 

Я читаю Льва Толстого,

«Ревизора» и «Му-Му»

и настолько верю в Слово,

что не верю никому.

Русская литература –

это мера естества.

Или – 

камера обскура

и немного Божества. 

 

БАБОЧКА 

Вселенной абсолютно всё равно,

кому летать по небу в ореоле,

а чья душа загнется поневоле,

как бабочка,

влетевшая в окно.

Казалось бы, живое существо –

но, походя, кончается веселье

и бабочки домашнее похмелье

в природе

         не меняет ничего.

Она топорщит слабые крыла,

предполагая выглядеть прилично,

а на нее взирает безразлично

Вселенная

          из каждого угла. 

 

* * *

 

Судьба ведет неторопливо

по свету белому, пока

дорога не придет к обрыву,

под ним – великая река.

Пока темнеет понемногу

и расползается туман,

забудь обратную дорогу –

река впадает в океан.

Она увиливать не вправе,

но человеку невдомек,

зачем на дальней переправе

уже мерцает огонек… 

 

ДОРОЖНОЕ

 

Район почти неузнаваем:

куда-то едем, не спеша,

и с аппетитом выпиваем,

поскольку водка хороша.

Предполагаю, что в итоге,

всего надежней и верней

жить ощущением дороги

среди танцующих огней.

– Душа! –

сойдя с хорошей трассы,

живи и Бога не гневи,

пока не кончатся запасы

бензина, водки,

и любви.

Мы не привыкли жить без снега,

Без солнца и без тишины.

Душа – изменчивое небо,

И мы в него погружены.

 

Окружены морозной пряжей,

Теплом из хлопка облаков,

Угрюмой тучи серой сажей

И тьмой ночных черновиков.

 

Мне дорог плат небесно-синий

То в золоте, то в серебре,

Дождей спасительные линии –

Поток из точек и тире.

 

И слёз живительная влага

В моей пустыне неспроста –

Преображается бумага,

Как через флейту – пустота. 

 

ЛЕГЧЕ ПЁРЫШКА

 

Ветреная, ветром унесённая,

Выметенным сором из избы...

Только Божьей милостью спасённая,

Силой неба, моря и мольбы.

 

Тяжелее тучи было горюшко.

Разрываясь, гром гремел без слёз...

А теперь вдруг стала легче пёрышка

И прозрачней крылышек стрекоз.

 

Жизнь по-совести – совсем не тесная,

Свет распахнут слуху моему,

И глядят в меня глаза небесные,

Как спасенье сердцу и уму. 

 

СКАЖИ МНЕ, ГОЛУБИЦА

 

Как отыскать тепло, приют, ночлег,

Когда замёрзли травы и кусты,

Когда в стеклянный лес ворвался снег

И нет следов приветной теплоты.

 

Когда и снег срывает ветром с крыш –

Он в щёлку каждую суёт свой нос...

Скажи мне, голубица, где ты спишь?

И как ты выживаешь, вот вопрос!

 

А утром постучишь в моё окно

И я порадуюсь, что ты жива!

И на ладошке протяну зерно –

Вот так и будем вместе зимовать.

 

Покуда жизнь ведёт со смертью спор,

И снежный шторм бушует у окна,

Мне б слышать голубиный разговор,

Которым, до сих пор, душа сильна! 

 

ФЕВРАЛЬСКОЕ

 

Февраль печален, как Пьеро,

Задул он солнышка свечу,

И разбудил моё перо,

Ведь, я подолгу так молчу.

 

Живу, как будто бы на дне,

В колючем инее тоски.

А в белом сумрачном окне

Не пойманные мной стихи,

Летят внезапные, как снег –

От мыслей кругом голова...

Смешалось пенье, плач и смех,

И сны, и белая трава,

И чувства, что обречены,

Проклюнувшись на свет едва,

Сгореть в холодном серебре,

Быть заметёнными навек...

Пустые дни в календаре,

Мой долгий путь засыпал снег.

Признаюсь честно, к поездке в Дагестан я готовился тщательно. И на то были веские причины. Во-первых, объездив полмира, на родном Каспии, до сей поры не удосужился побывать, ни разу! Во-вторых, знал, что за предстоящие дни, мне представится возможность, познакомиться с представителями аж ста национальностей! В-третьих – погода. На вопросы, как там, в ваших крах с октябрьской температурой и влажностью, приехавшие из тех краёв люди, неизменно отвечали – по-разному! То тепло, то ветрено и холодно.

Пришлось положить в дорожную сумку одежды на все температурные случаи жизни (и, как оказалось, позже – не зря).

Перед самым отъездом позвонил хозяйке забронированной мною квартиры:

– Фатима, скажите, пожалуйста, сколько времени займёт дорога от вокзала до вашего дома.

– Ой, да он совсем рядом. Если на такси, то минут десять, может быть пятнадцать! 

Я добирался целых… полтора часа, ибо пробки в Махачкале, в час пик… АБСОЛЮТНЫЕ! Навигатор у водителя однозначно показал, что маршрут из точки А (ж.д. вокзал) до точки Б (моё жильё) не просто красный, а… бардово красный! Что означает – дарагой гость нычего нэ могку паделать! Каждый уважающий сэбя горец должен иметь каня! Нет простого – ездит на железном! А наши дароги только на живых четвероногих рассчитаны, паэтому стаим-ждём, пакамесь все спешащие джигиты праедут! 

Двор махачкалинской многоэтажки так был весь утыкан «Бибиками» всех цветов, размеров и марок. Сдаётся мне, что каждый джигит, да и дишегьли*, просто обязаны иметь в своём распоряжении не только железного коня, но и железного ослика и ещё цельнометаллического мула!

Зато я не видел в городе (наверное, просто не попадались) ни одного электросамоката, моноколеса или скутера.

Поэтому по здешним тротуарам здесь можно передвигаться не опасаясь, что тебя собьёт вечно спешащий доставщик пиццы.

Да и курящих в общественных (и не очень) местах, в отличие от моей Кубани, попадалось крайне мало! Я уже и не говорю о пьяных или хотя бы подвыпивыших! 

 

УДИВЛЕНИЕ ВТОРОЕ. МЕСТНЫЙ МАРКЕТИНГ

 

Не знаю у кого как, но у меня после «черепашьего» перемещения в огромной автопробке разыгрался аппетит.

– А у нас тут, неподалёку, хороший супермаркет имеется. Допоздна работает. Там всё есть, и готовая еда, и полуфабрикаты, и даже одна четвёртая фабрикаты, – пошутила Фатима, указывая рукой на светящуюся красивую неоновую вывеску.

И оказалась права.

В магазине нашлось всё.

Основательно загрузив тележку, я двинулся к кассе.

Но вдруг, остановился, уставившись на удивительный ценник, прикреплённый к боку большой бочки.

«Огурцы жаренные М» – 150 рублей/килограмм.

Много где побывал я на своём веку и видел всякое. К примеру, в подмосковной Коломне из этого овоща изготавливают совсем недурственное варенье. С удовольствием раздаривал баночки с этим сувениром друзьям и знакомым. Но что бы их жарить!?

Открыл деревянную тару. Принюхался. Пахло вкусным маринадом. Не купить это (!) я уже не мог.

Дома, за ужином попробовал. Отличные маринованные огурчики. Пальчики оближешь. Слопал всё, что купил, в один присест.

– И нечему тут удивляться, – рассмеялась хозяйка квартиры, – у нас и не такое увидеть можно. Вот, к примеру, на местном рынке нарасхват идут «Бананы местные, горные. Экологически чистые. Без ГМО». И что удивительно, южноамериканские бананы, от такой наглости даже не краснеют!

Позже по дороге в самый старый город нашей страны – четырёх тысячелетний Дербент, я увидел магазин, гордо именуемый себя «П-е-тёрочка».

Туристы останавливаются, удивляются и заходят, поглядеть, что к чему и чем эта торговая точка отличается, от всем известной «Пятёрочки». 

Иду по улице и вдруг вижу надпись: «Ментально вы в Париже, но физически в Махачкале». Удивился. Остановился. Присел возле этакой надписи. И, конечно же, не мог не зайти в это замечательное кафе. «Ну, вот вам крест», всё точно так, как и в далёкой Франции. А кофе (на мой взгляд) даже вкуснее! (Че, слово!). Зайдите и сами убедитесь!

Что и говорить, местные бизнесмены в своём деле – большое доки!

Перед тем, как стало всё равно,

Бушевала буря и стонала.

Ввысь взлетала, падала на дно –

Амплитуды жизни было мало.

 

Долго выла ветром в проводах,

Замыкая линии ответов,

Но в земных привычных поясах

Утро не бывает без рассвета.

 

После ночи, выбившись из сил,

Бурю, гладя нежно, словно кошку,

Из обиды вытащишь тротил,

Улыбнёшься солнцу за окошком.

 

Победила бурю доброта,

Стало всё равно, что будет дальше,

Пройдена ещё одна верста…

На одну печаль ты стала старше. 

 

* * *

 

Почти сумела, почти смогла,

Пусть не легко, а через силу,

Нашла слова-колокола,

В которых Господу хвала.

Их вторю небу белокрыло!

 

И пусть не кончилась война,

И ад срывает зло в окопах,

Испытывая прочность дна,

Не одолеть унынью нас,

И не свести с бойцами счёты.

 

Свершилось в мире Рождество

Христа Спасителя благого!

Защитой стало СВО

Дитю от Иродовых войск…

Подосланных убить в нас Бога.

 

В солдатском скромном блиндаже

Приют нашли Мария с Сыном,

Иосиф, взяв бронежилет,

Погнал охальников взашей

Совместно с Армией России.

 

Все беды мира пополам

Пришёл в наш мир делить Спаситель,

Чтобы очистить нас от зла,

Чтоб вера крепла и росла,

Чтоб выжила страна-обитель.

 

И радостью полна слеза,

Сдержать её никто не в силах.

Как время не вернуть назад,

Так скорбь изжить из нас нельзя:

В слезах и радости Россия!

 

Почти сумела, почти смогла…

Нашла слова-колокола,

В которых Господу хвала… 

 

* * *

 

Открою дверь – ворвётся в мой удел

Весёлый рой стандартных поздравлений.

Они не оторвут от важных дел –

Желать друзьям прекрасных настроений!

 

Любви желать и мира на земле,

Успехов, вдохновения коллегам,

И нет на Новый Год огней милей,

Чем те, что украшают близких ели.

 

И Рождество стучится в нашу дверь,

И Новый Год рождает в Духе Чудо!

К Богомладенцу в яслях, верь, не верь,

Идут волхвы и праведные люди…

 

И Спас придёт спасеньем в новый год,

Все наши исполняя пожеланья.

Тем больше благодати мир наш ждёт,

Чем искреннее к Богу упованье!

С Востока поднимутся птицы рассвета,

ведя за собой по сквозному мосту.

Так водят художники кисть по холсту,

его наполняя дыханием цвета.

Почувствую радость, любовь, теплоту,

как лотос над озером вновь расцвету,

прибыв в атмосферу подлунного света.

 

Открылась дорога для жизни иной,

по струнам ударили первые ноты...

какие мелодии той обороты

сыграет блистательный бард неземной?

Блаженства ль, что вверх устремило высоты?

Тоски ли, что шире озёр Миннесоты?..

Предписанный путь начинается мой. 

 

СОНЕТ-ЭКСП – 2 – ДЕТСТВО

 

У детства вопросы одни без ответов –

на чистом листе что угодно пиши.

Ах, как же легко размышлялось в тиши

в объятиях дивного жаркого лета!

По голой коленке ползли мураши...

высокое небо, бездонней души,

а в нём... паруса уходящих корветов.

 

Ты душу свою поточнее настрой

на блюзы, что ночью играют нам звёзды,

заполнив всё небо от веста до оста

и выпей до дна этот терпкий настой.

Ты сердцем почувствуешь таинство роста,

и вдруг осознаешь, что жизнь это просто

шкатулка с секретом – возьми, да открой!

 

СОНЕТ-ЭКСП – 3 – ОТРОЧЕСТВО 

 

В шкафах у подростков немало «скелетов»,

их жизнь – резких линий сумбурный эскиз:

порою ранимость, порою каприз...

им каждый совет глубоко «фиолетов»!

Эмоций тайфун – Паганини каприс,

октавы – то вверх, то безудержно вниз,

то чёрта ухмылка, то слёзы поэта.

 

В февральскую стужу не рвутся домой,

в упорстве порой состязаясь фатально;

весной горизонт проверяют на даль, но

в метаньях не ищут дороги прямой.

Внезапно в аккордах меняют тональность,

почти забывая про близость и дальность, –

зажаты в тиски между светом и тьмой!

  

СОНЕТ-ЭКСП – 4 – ЮНОСТЬ

 

А юность в туманную дымку одета?

Мне кажется – больше в удушливый чад.

Сырые, не скоро дрова догорят,

и пламенем ясным душа не согрета.

А мысли одна за другой, невпопад,

вперёд снова шаг, и два шага назад...

Ах, сколько придётся подкидывать веток.

 

Дышать тяжело, дым угарной стеной

на было и после пространство кромсает,

а пламя зелёные ветви ласкает,

и выбор даётся особой ценой...

Всё юность расставит от края до края

и вызреет формула жизни простая,

где всё ей приходится делать самой.

 

СОНЕТ-ЭКСП – 5 – МОЛОДОСТЬ

 

Ах, молодость – эра влекущих желаний,

надежд и амбиций безудержный грай,

театр безумств призывает: «ИГРАЙ

сумбур разномастных душевных метаний»:

вчера на Мальдивы, сегодня в Дубай,

а завтра создай свой особенный рай,

воздвигни там крепость, других филигранней.

 

Здесь каждый стремленьем своим окрылён –

кричащие тучи раздвинуть руками,

вскочить на могучую крону цунами,

не помня урока, что дал Фаэтон.

Так много событий случается с нами,

немеркнущих, несокрушимых годами –

заветный тайник незабвенных времён.

Когда-нибудь,

совсем не так,

как ты привык,

Засыплет снег

знакомый южный город,

Где был ты счастлив,

одинок и молод,

И шёпот времени изменится на крик.

 

Доступный только

любящим сердцам,

Так трепетно

ласкающим друг друга.

Для них и нету значимее звука,

Чем взрыв

с Началом

сомкнутым Конца.

 

И в том –

другом,

непрошеном мирке

Не будет рядом,

даже в удаленье,

Того необъяснимого мгновенья

Прикосновенья

пальцами к руке.

 

Не будет тех, кто нами был ведом,

И тех, кто нами худо был изведан.

И только по земле ползущий следом

Позёмкой пересыпанный излом

 

Чужих судЕб и собственных надежд,

Провалов чувств и чувственных провалов.

И скрип в ночи трамваев запоздалых,

И холодность заношенных одежд…

 

Широтам южным вкось и вопреки

Пройдя бульваром сквозь метели завесь,

Ты вдруг поймёшь, что мы не расставались

Лишь потому, что не были близки, –

 

А попросту, – друг в друге растворясь,

Как зеркала, себя преумножали,

И было в том не более печали,

Чем радости немереная власть.

 

И в этот странный непривычный дым

Проделав шаг один, размером с пропасть,

С одним крылом, едва вращая лопасть,

Поднимешься над городом своим… 

 

МОЛЮСЬ…

 

Молюсь… за раненные души

избитых шхун, идущих в гавань,

за воскрешенье части суши,

врагом упрятанную в саван.

За недошедших до порога

своей избы с полей сражений,

за торжество всего живого

без изнурительных мучений.

За колыбельную над сыном,

росу апрельскую под ивой

и тихий вечер у камина

с неподражаемой любимой.

 

Молюсь… за радостные взоры

на мир, что праздниками соткан,

за красоту резных узоров

на полусонных зимних окнах.

За новый день под мирным небом

без унижения и скверны

и ломоть маминого хлеба

на стол обеденно-вечерний.

 

СТАРЕЮЩИЕ ДНИ 

 

Идут с клюкой стареющие дни

минутами ушедшего блаженства.

Мельчают постепенно и одни

останутся мечты о совершенстве.

Не выдержало планов громадьё.

Рассыпалось под натиском реалий.

Желанней стало нежное, своё

с курчавой сединою из-под шали.

 

А многим это счастье не дано –

умчалось в небеса от половины.

И смотрит одиночество в окно,

сутуля обескровленную спину.

Безжалостны минуты и часы,

спешат уйти без доли состраданья.

Но ты притормозить их не проси,

назло отравят юность увяданьем.

 

Таков удел живущих на земле.

На всех одна тернистая дорога.

И чтоб душа не мучилась в смоле,

грехи свои замаливай пред Богом.

 

ДРУГУ

 

Несёт высоких волн лавину

Свирепый шторм на тверди скал,

Но крепь утеса-исполина

Не одолеет моря шквал.

 

Ревёт, бушует шторм осенний,

Рокочет жалобно прибой...

Как будто звуки песнопений

Разносит ветер над водой.

 

Уймётся море в час рассветный -

И озарятся небеса.

Затянет песню друг заветный -

Подхватят наши голоса.

 

Вольётся в русские рассветы

Напев наполненный добром,

Чтоб нашей песнею согреты

Сердца наполнились теплом.

 

Взлетит напев над пеклом битвы,

Над полем Родины в огне.

Нельзя без песни и молитвы

С врагами биться на войне.

 

Сквозь тучи бед пробьется слово

До горних праведных высот,

В порывах вихря огневого

Победу выкует народ.

 

* * *

 

Воспрянем в радости безбрежной,

И друг с щеки слезу смахнёт...

Сей миг, в тиши, над зыбкой нежно

Малютке песню мать споёт...

 

09.01.2025

        Они плыли в Архаику на узкой ладье по Тёмной запретной реке. Янка никогда не бывала там. Бабушка строго настрого запрещала ей даже нос совать: «Там дикие все и бесстыдники. Совсем дикие!» Туда не рекомендовалось ходить смертным. Лишь иногда, нарушая бабулин запрет, Янка летала над самым краешком Оливковой рощи. Пытаясь разглядеть с высоты птичьего полёта сатиров или кентавров, что, промелькнув, тут же прятались под пушистыми кронами. Однажды на рассвете ей посчастливилось любоваться стаей белых пегасов, что стройным клином летела на гору Парнас. Заря окрасила их огромные крылья в нежно-розовый цвет, это было так красиво, как капелька краплака, размешанная в большом количестве титановых белил.

        Амир плавно загребал веслом чёрные, как дёготь, тяжёлые воды, иногда он говорил с Янкой какими-то полунамёками, от которых ей становилось только страшнее. Столь вкрадчивого и тихого голоса она никогда не слышала от араба, создавалось такое впечатление, будто знающий страшный диагноз врач беседует с тяжелобольной или даже, скорее, с умирающей пациенткой: «Понимаешь, дорогая, твой друг очень изменился. Он сейчас находится не в лучшей форме. Ты не должна его винить…», и всё в таком роде. Янка уже была готова ко всему, но лишь бы уже узнать, что же на самом деле произошло с Сашей.

        Перед тем как усадить Янку в ладью, Амир предусмотрительно провёл магический обряд смены личины. Протягивая крупную жемчужину прямо в раскрытой раковине, он объяснил, что необходимо проглотить её, словно таблетку: «Ты станешь нимфой, обычной нимфой. Если кто-то вдруг начнёт спрашивать тебя, кто ты да откуда. Скажи, что, мол, дриада молоденькой кипарисовой рощи, что проросла не так давно на левом берегу реки Тавропос. Запомнила? А в человеческом обличии тебе никак нельзя там показываться. Сама понимаешь». Янка была готова на любую авантюру, принять самый причудливый вид, если это необходимо, чтобы увидеть любимого. Поэтому она безропотно взяла жемчужину из клейкой желеобразной жижи и, зажмурившись, проглотила.

        Янка сидела в узкой лодке и прислушивалась к собственным ощущениям. По коже словно бегали пузырьки, как будто её полностью опустили в огромную бутылку шампанского. По спине, по рукам, по ногам пробежал озноб. Янка обняла себя руками и только сейчас почувствовала, что она изменилась. Кожа стала атласной и чуть заметно светилась в темноте. Самые разительные изменения коснулись причёски – волосы превратились в шикарную копну, кудрявые зелёные пряди струились почти до пят. На Янкиной голове появился венок из веток кипариса, по нему и по полупрозрачному хитону вилась виноградная лоза.

        Архаика располагалась в дальней пограничной зоне между царством Светлых и Тёмных. Здесь в большом разнообразии можно было встретить мифологических существ. Только теперь Янка догадалась, по какой причине ей не удавалось во время своих разведывательных полётов над этими землями разглядеть местных жителей. В убедительном большинстве они, как оказалось, вели сугубо ночной образ жизни.

        Нынче вместо пустых пляжей и одиноких рощ Янка увидела большое скопление речных наяд, плескающихся на мелководье, компании сатиров, распивающих вино с полуобнажёнными вакханками под ритм бубнов. «Да, вот где, на самом деле водятся идеальные натурщицы, их тут просто рассадник. Вакханки, не подозревая о скрытых талантах моделей для художников, совершенно не смущаясь своей наготы, лихо отплясывали с рогатыми козлоногими кавалерами. Ритмичная музыка и общая атмосфера полной свободы захватила Янку, и она, поддавшись ритмам разухабистой вакханалии, стала чуть веселей.

        Сатиры и развязные девы, вовсе не стеснялись присутствия других персон, предавались сладострастным утехам везде, где их только застигла внезапная похоть: на берегах реки, где их обрызгивали хохочущие наяды, на скалистых уступах, в гуще гуляющих, иной раз прямо в процессе чувственного танца. Араб был явно не в восторге от творящегося празднества похоти, он примолк и брезгливо отворачивался от пыхтящих и повизгивающих повсюду комков копошащейся плоти. Янку же больше всего возмутила даже не распущенность сатиров и вакханок (ну, что с них взять!) а то, что между взрослых тут и там сновали пухлые младенцы. 

       Детишки, видимо, воспринимали творящийся содом с детской непосредственностью как само собой разумеющиеся. Они наблюдали, живо обсуждали и пытались принимать участие в оргиях в качестве прислуги. После этого безобразия то, что ребятня с удовольствием вкушала вино из глиняных кувшинов и разнообразных кубков, казалось уже просто пустяком и пущей безделицей. Часть пухлых деток порхала в воздухе, имея маленькие крылышки, некоторые в пару к крыльям были награждены и крошечными едва заметными рожками.

Шестьдесят номеров – юбилей!

Поздравляю, Друзья и Читатели!

Оппоненты, Враги, Почитатели!

Поскорее, Ребята, налей!

Чтобы жизнь ваша била ключом!

Родником бытия из небытия.

Пробивая во льду и песке, 

Ту, что к морю несет все открытия!

Реку жизни, свободы, любви!

Как у Солнца лучи сквозь все тучи!

Чтобы были легки и кипучи,

Ваши творческие «шаги»!

Чтобы копья чернильных боев

Никогда не багрились бы кровью!

Что вы были согреты любовью, 

Всех, кто дорог вам или далек.

Чтобы Творчество, Музы, Парнас, 

Никогда не затмили нам Бога!

Чтоб не стал ваш толковый Пегас

Мулом или ослом-недотрогой.

Чтобы «прялку» свою и любя, 

И браня, колотя, отступаясь…

Не кумиром творили мы для…

«Возлюбляя тем сами себя»,

А лишь в Вечности бодро купаясь!

Так, легонько, листы теребя…

Скромно, тихо, понуро бредя,

К перевалам все новых высот, 

Твердо помнить и знать,

Все поймет. 

Все услышит Начальник наш, 

Тот, 

Что отправил нас – словом стоять.

Словом быть, словом бить, словом…

Рождать. Не убить, а родить.

Со-творить. 

Лишь коснувшись Творцова дыханья,

Рядом малой пушинкой парить.

Словом, здравие Ваше!

Да быть!

 

12.02.2025

На эти мысли натолкнула, раскопанная в шкафах товарища книга Бенедикта Сарнова. «Бремя таланта». !987 год. Время излета не просто страны в таких-то ее границах, но и всей «советской культуры». Громыхают, притомившие уши, литавры официальной идеологии. Великолепно выдрессированные цирковые лошади рождают тоску о мустангах, материализовавшуюся вскоре в телевизионном «Взгляде». Кажется: в соц. культуре все так одрябло, облупилось, приелось…

Но, скорее, именно кажется. Прикоснитесь к Бенедикту Сарнову – и перед Вами своего рода блики даже не литературной критики, а магии литературознания. Потрясающая нюансировка… Такая же архаичная и неуместная сегодня, как скрипка Паганини, на грохочущей рок-сцене.

С чем-то хочется поспорить и ответить своим. Но этот воображаемый спор сродни шахматной партии с мастером, где отвечаешь ходом на ход.

А есть и места, места, вновь прочитанные через долгие десятилетия, которые побуждают задуматься уже сейчас, с хрупких высот уже нынешнего опыта.

И одно из этих мест – этих оазисов живой и при этом стройной, как аллеи парк, мысли, о субъективном и объективном, как в собственно художественном творчестве, так и в нас самих.

Вот цитируется Горький: «Человеку ставится задача: найти себя, свое субъективное отношение к жизни. К людям, к данному факту и воплотить это отношение в свои формы. В свои слова»…

Сарнов же, словно клубочек, разматываемый в нить Ариадны, раскручивает мысль Горького при движении по лабиринту смыслов: «… Горький ясно дает нам понять, что суметь написать то, что вы на самом деле думаете… не такая простая задача… А как отделить то, что я на самом деле думаю о себе самом, от того, что я хотел бы о себе думать? Как отделить то, что я думаю о разных событиях и обстоятельствах, разных явлениях и людях… от того, что принято думать, в моем дальнем или ближнем окружении?»

Поэтому-то для писателя главное «это найти себя, «свое субъективное отношение к…», то есть, прежде всего, для самого себя выяснить, что вы действительно думаете «о себе самом, о вашей жене, о Гете, о ваших начальниках» и т.д.»

Дар искренности – великий и редкий дар. Немыслимо трудно, почти невозможно преодолеть гнет привычных представлений о том, что «принято», а что «не принято», что «прилично», а что «неприлично»… (Б.Сарнов, с.42 – 43).

Читаю – и невольно всплывает, рождающий неожиданные уже хрестоматийный и колкий афоризм звучащий примерно так: «Если из истории убрать всю неправду, то это не значит, что останется одна правда. Может статься, что в ней ничего не останется».

Переведем сказанное в область самопознания и искренности. И что можем получить в итоге: «Если из всего того, что возбуждает наши страсти и насыщает наш интеллект, убрать чуждое, наносное, привнесенное позавчерашними привычками и сегодняшней пропагандой, рекламами, черным и белым пиаром, гносеологическим хаосом и массовой культурой в целом, то, может статься, что у огромного числа самих по себе не глупых людей, ничего и не останется».

Чего не коснись – вкусов ли, предпочтений, оценок политических и иных ситуаций – все окажется навеянным, хотя и сросшимся с тем, что вы считаете собственным «Я». А сам вроде бы критически мыслящий человек, если от него отматывать все наносное и даже «непереваренное», окажется Субъективной пустотой, оставшейся после отмотки фантиков с лжеконфетки.

И тут уже дело не в «национальных» и иных кодах, не во фрейдовских отсылках к детству или юнговских архетипах. Все это – реальные, но уже промелькнувшие за окнами экспрессов нашего сознания станции. Наши же «я», нашу «субъективность» в огромнейшей же и все возрастающей мере определяет инфорабство с разнообразнешими эрзац-продуктами, пока еще (?) плохо приспособленных для нашего «субъективного» переваривания…

Проблему чувствую. Причем во всей ее грандиозности. И я тут далеко не первый. Просто даже во времена Ортеги такого всесокрушающего давления на субъективность, проще – на личностность, не могло быть уже и по чисто техническим причинам.

Разве что, есть вариант, который можно уподобить играм за клетчатой доской, где не может быть ни мастерства, ни творчества без определенного освоения того, что уже дали другие, без следования не только определенным правилам, но и канонам. Однако именно здесь без личностного усваивания основ невозможны реальные успехи. Личное же усваивание в шахматах, шашках, го выражается в том, что каноны и уже известные образцы воспроизводятся собственно игроком именно в его партиях. Творчество же вырастает из симбиоза канонов и учета конкретных ситуаций, требующего собственного осмысления положения, а не зазубривания. Только и всего.