|
Новый День №60
|
– О, Иван появился, – сказала невысокая худенькая женщина, сидевшая возле подъезда. – Не иначе, за бутылкой потащился. Мужики только с виду крепкие, а на самом деле они – слабые. Быстро ломаются. Я понимаю его. Такое горе на него свалилась. Здесь здоровый мужик не выдержит, а ему тем более тяжело, но всё равно нужно жить, сжать покрепче зубы и жить, а он… Эх, что говорить-то…
Не договорив, она нахмурилась, взглянула на него и махнула рукой.
Женщины, сидевшие рядом, кивая на соседа, и наперебой стали о чем-то разговаривать.
– Да пошли вы… – привычно отмахнулся Иван, надвинул кепку на глаза и, выставив плечо вперед, словно сквозь пургу пробивался, прошел мимо них и буркнул, не оглядываясь. – Ты, ехидна, попридержала бы язык. Тоже мне, нашлась жалельщица. Понимает она…
– Не мой язык, а тебя нужно держать, чтобы окончательно с катушек не слетел, – она ткнула пальцем вслед. – Скажу дочери. Вот увидишь!
– Говори, что хочешь, мне плевать, – сказал Иван. – Лучше сдохнуть, чем…
Он зашелся в кашле, сплюнул и, сгорбившись, уже не слушая соседей, направился к магазину.
…В новую пятиэтажку, стоявшую на окраине города, Иван Воронин с семьей перебрался одним из первых. Взглянешь на дом, на редких окнах занавески или тюль, а остальные еще зияли пустотой. Пока таскали вещи, заметил, что в подъезде всего лишь две-три квартиры были заселены. Вскоре начнут переезжать, и оживет двор, двери захлопают, разнесутся голоса ребятни да изредка распахнется окно и кто-нибудь крикнет, чтобы ребята бежали ужинать или обедать, а то начнут загонять спать. И они помчатся, чтобы завтра снова встретиться во дворе…
Иван частенько приходил сюда, когда строился дом. Подолгу бродил по квартирам, в которых еще работали отделочники, осматривал квартиры, с рабочими советовался, выходил на балконы и оглядывался по сторонам, и уже тогда он знал, какая квартира ему приглянулась, но молчал, если жена спрашивала. Смеялся, какую выделят, в той жить будем. А супруга его, Антонина, мечтала на первый этаж или на второй этаж переехать, потому что до ужаса боялась высоты и уговаривала Ивана, чтобы тот поговорил с начальством, может, выделят квартиру пониже этажом. Иван обещал поговорить, а когда стали распределять квартиры, он выбил на пятом – последнем этаже. Сказал, что не любит, когда над головой топают, а еще с балкона открываются чудные виды на холмы и юркую речушку, заросшую кустами, что вьюном кружилась между ними, и рыба в ней водилась, но мелкая – пескарики там, окушки с ершами и вьюнки с верховками. А еще неподалеку от них, за речкой видна опушка леса, где полным полно ягод и грибов, а от полевых цветов в глазах рябит и он готов был спускаться и подниматься на последний этаж, чтобы вечерами сидеть на балконе, распивать чаи и любоваться местными красотами. Эх, благодать-то, какая! И стал просить квартиру на пятом этаже. Ивану пошли навстречу и выдали ордер на квартиру, о которой он мечтал…
Супруга его, Антонина, когда узнала, что дают квартиру на пятом этаже, готова была остаться в поселке, где они проживали с дочкой и сыном. Но оставаться было нельзя, потому что бараки должны пойти под снос. И волей-неволей, но пришлось смириться, что Иван, обормот этакий, согласился на квартиру на пятом этаже, от которой умные люди всегда отказываются, потому что они живут не одним днем, а смотрят в будущее. И высказав ему всё, что было на душе, она взялась укладывать вещи, готовясь к переезду, но предупредила, что ни в жизнь, ни ногой не ступит на балкон и к окну постарается не подходить, потому что у нее сразу же будет головокружение.
С переездом не затягивали. Это сейчас пожитков набралось бы не на одну машину, а в те времена лишь самое необходимое: кровать, две раскладушки, стол и платяной шкаф – это увезли на грузовике, а остальную мебель, если потребуется, решили взять в кредит. Иван с дружками быстренько перетаскали немногочисленные вещи в квартиру. Рассовали по углам, на середину поставили стол, на него бутылку, простенькую закуску, выпили, закусили, покурили на балконе, где Иван тут же принялся хвастаться чудными видами, снова по рюмке пропустили и дружки отправились по домам, оставив хозяев обживать новую квартиру.
Ивану не спалось в первую ночь. Супруга с ребятишками заняли спальную комнату. Иван остался в зале. И всю ночь бродил по квартире. Заходил на кухню. Щелкал выключателем, посматривая на тусклую лампочку. Наливал чай. Выглядывал в окно, на которых еще не было занавесок. Открывал краны, прислушиваясь к шуму воды. Потом заходил в ванную и подолгу любовался белоснежной ванной и тоже открывал воду, наблюдая, как брызги разлетались в разные стороны.
|
|
Сколько сказок в мире есть.
Про достоинство и честь,
про Кощеев и лягушек,
в общем, всех, поди, не счесть.
Время льётся, как вода,
мчатся в прошлое года,
но любой из нас не против
встретить сказку иногда.
Мне намедни повезло,
благо есть добро и зло,
путь-дорогу чудо-сказка
на ночь глядя перешло.
Ну, так вот…Как повелось,
жил плешивый царь Авось.
Не тужил, как всё начальство,
и кутить любил вразнос.
Знать не знал, что чудеса
не даруют небеса
непутёвым и бездарным,
тем, кто людям врут в глаза.
Царь кутил, безбожно врал,
всё пропил, в стране аврал!
Кто поможет государству?
Эмигрант и нелегал.
Где их взять? Открой врата,
хлынет всякая братва.
Новый мир построят даром,
лишь бы вдоволь похвала.
Настежь двери, а народ
от приезжих чуда ждёт.
Но, увы, как в старой сказке,
вышло всё наоборот.
Задают царю вопрос:
– Вновь надежда на авось?
Хватит нам красивых сказок.
Ты народу врать-то брось.
Царь к соседу: – Помоги!
Спишем все твои долги.
Только, братец, постарайся…
Напряги свои мозги.
А сосед ему в ответ:
– Дам, дружок, тебе совет –
не хвались перед народом,
а борись за госбюджет.
Посмотри по сторонам,
разбери ненужный хлам.
Не надейся на соседа,
а возьмись за дело сам.
У тебя же там и тут
правят неуч, хам и плут,
но зато перед народом
как и ты, слова плетут.
Как исправишь, то поймёшь,
выживать за ржавый грош
не сумеет, даже в сказке,
ни старик, ни молодёжь.
Просыпаюсь… Не пойму –
в сказке был, аль наяву.
А быть может, показалось
вображенью моему?
В каждой сказке есть урок,
добрым молодцам намёк –
понадеешься на сказку,
не увидишь в жизни прок.
ГЛАВНОЕ В ЖИЗНИ
Листопад и мартовское солнце,
берега и реки.., но для всех.
Что тебе с рожденья достаётся?
Неужели видимость и грех?
Да не только – радости и горе,
суета, взведённая в квадрат,
головные боли от поборов
и излишеств денежных затрат.
Но реально – жизненное счастье
в круговерти поиска себя
в междустрочье книг Экклезиаста
и у врат святого алтаря.
Вечный круг закатов и рассветов,
тёплых встреч и горестных разлук,
и надежд на будущее лето,
что зимою спрятаны в сундук.
Лишь когда житейская усталость
вынуждает думать о тепле,
понимаешь, главное досталось –
эти годы жизни на земле.
|
|
Пусть самобытность божий дар,
И божий свет самосознанье.
А самоедство, как кошмар,
Сравнимый с самоистязаньем.
Пусть самокритики укор
Вершит дознание с пристрастьем.
И посещает до сих пор
Нас с вами призрак самовластья.
Пусть самомнения печать
Скрепляет качества и свойства,
Что позволяют расцветать
В душе росткам самодовольства.
Пусть самодурство так и прёт,
Не вызывает удивлённость
И прочно входит в обиход
Сегодняшний самовлюблённость.
А если кто-нибудь и рад
Изжить в себе порою слабость,
Ему психологи твердят
Про самозначимость и самость.
И начинают «просвещать».
А вот меня, ну хоть убейте,
Вы не заставите читать
Уже ни Юнга и ни Фрейда.
Не убедит ни тот, ни тот.
Любое самоуглубленье,
Вас заверяю, приведёт
Лишь только к саморазрушенью.
* * *
Природа человека так устроена,
И это замечательно, раз в ней
Есть множество критически настроенных,
А значит здравомыслящих людей.
Неоднозначно наше становление.
Критиковать частенько не с руки.
Но двигаясь в обратном направлении,
Мы действуем природе вопреки.
И если, даже пусть во благо Родины,
Кому-то вдруг захочется опять
Отдельных лиц, критически настроенных
И с чем-то несогласных, ущемлять.
Плодя постановления, указы.
Готовя дыбу, плаху и топор.
Природа человека, пусть не сразу,
Но всё же даст решительный отпор.
Поймут ли, нет, когда-нибудь политики,
Что надо не пытаться двигать вспять
Ход времени, боясь суровой критики,
А правильно её воспринимать.
* * *
Не верю в разум, врать не буду,
Хоть хочется поверить в чудо
И ошибиться в энный раз.
Да только как простому люду
Сегодня не предаться блуду,
Когда им разум – не указ?
Ложь, непроверенные слухи.
Слоны, что выросли из мухи
И всякий прочий негатив.
Скандалы, драчки, заварухи,
И, продолжая в том же духе,
Ты получаешь нервный срыв.
Жизнь – нескончаемая мука.
Дрожишь от шороха, от стука,
От страха, прежде чем понять
Банальную, скажу вам, штуку
И плотно взяться за науку
Не жить, а просто – выживать.
|
|
Заметка о современной российской литературе. Какая она?
Не так давно общался с известным российским культурологом, который сетовал на то, что нынешнее «не книжное» время разделило писателей на два лагеря – либералов и патриотов. На что я резонно спросил: «Разве настоящий мастер не может быть просто писателем – человеком, пропускающим боль времени через себя и дающий выход этому в своей прозе?»
Пожалуй, ответил он, и неожиданно прибавил смущенно – от того, вероятно, что заговорил о чем-то, что раньше в поле его патро-зрения не попадало: «Открыл для себя женскую прозу, подивился, как интересен и уникален мир этой новой планеты».
Профессор намекал не только на разницу восприятия мира через полушария мозга, но и на особенную утонченность той самой «уникальной планеты» под названием женская проза. Не улыбайтесь скептически, полагая, что планета эта населена розовыми пони, единорогами и феями из маминых сказок. Отнюдь.
Есть прозаики, которые стали лично для меня открытием 2023 года. Одно из таких открытий – автор из Владивостока Дина Измайлова.
Пишет она, как дышит – звучит банально. Во-первых, у нее уникальный язык – некая смесь ворожбы, заговоров, магических заклинаний. Играет не только со словом, а с самой спрятанной мыслью в слове. Посмотрите, как чудесно описывает Дина состояние души или сна в миниатюре «Серое-пресерое» (журнал «Топос»):
«Я иду по земле словно бы вплавь – придонная полусонная рыба, сомнамбулой застревающая на шероховатостях земной поверхности. Суша существует продолжением моря. Жизнь мокрая и соленая, я знаю её на ощупь и на вкус. Небо распласталось на земле полупрозрачным облаком, сквозь которое я плыву навстречу пыхтящим машинам, людям, наушниками привязанным к телефонам. Я и сама связана наушниками с великим многоголосьем, что нашёптывает мне разрозненные фразы, которые мне никогда не произнести наяву, но которые я бормочу поутру спросонья, открывая ими как позолоченными ключиками двери в иные миры».
Остановлюсь на некоторых уникальных моментах ее текстов. Сознательно говорю – текстов, потому что создание теста – это всегда тайна и таинство. Тайну открыть невозможно, о таинстве хочу поговорить. Когда я впервые прочитал ее повесть «Все, что над землей, небо» (Издательство «Планж» Москва, 2022г.), у меня создалось впечатление, что она не пишет, а ворожит. Описывая иногда совсем незначительные события так, что они превращаются в сакральные песнопения.
Это не только в большой форме, но в малой. К примеру, в рассказе «А плюс Ю»:
«Кажется, я – в огне», – тихо прошептал он ей на ухо, поневоле вжимаясь всё больше и больше в податливую нежность её тела. «Нет, мы не горим. Пожар далеко позади», – отозвалась она, не в силах противиться неожиданному сближению, и вспыхнула поверхностной оболочкой лица.
«С тех пор они пили чай и вино вдвоём. Изредка посещали службу, где истощённый священник с усталыми водянисто-голубыми глазами надрывным тонким голосом пел о великой благости Христовой любви, а никогда не смеющийся Иисус со стоическим мученичеством взирал с икон. По выходным, пока Юрий качал мышцы в зале, Александра встречалась с Таней или Леной, убеждая себя каждый раз в шаткости твёрдых жизненных убеждений подруг, но подпитываясь их безосновательной, но безмятежно-спокойной уверенностью в собственной правоте. «Праведный верою жив человек будет, – сквозь себя проносила Лена чужие слова и, согрев своим дыханием, с чуть застенчивой торжественной чопорностью протягивала Александре, – а сомневающийся подобен морской волне, ветром поднимаемой и развеваемой». – «Знаешь, как неистово шлюхи верят в любовь, – хрипловато похохатывала Таня, хлопая себя по гигантским ляжкам, – по уши в дерьме, в собственных и чужих нечистотах, на любой ласковый взгляд кидаются, как оголодавшие собаки на кусок мяса. Каждая мнит себя Золушкой…»
Когда мы говорим о современной (новой) русской литературе, мы не можем обойти стороной вопрос, который в разное поколение всегда всплывал в произведениях классиков: «Отцы и дети».
|
|
А день запомнится, как тёплый праздник,
Внезапный праздник вечной доброты,
С которого ушёл мороз-проказник,
И где меня любила нежно ты.
Любила просто так, а не за что-то,
Врачуя душу радостью своей,
Где я рождалась заново как-будто,
Чтоб стать любимой девочкой твоей.
Сверкали праздничным нарядом ёлки
И кофе был божественно хорош.
И я была счастливою девчонкой,
А мир приветлив, светел и пригож.
* * *
Т. Медведицковой
А чувству тесно в узкой клетке.
Оно наружу рвётся напролом.
И не пугает белый снег на ветке.
Всё отогреется твоим теплом.
Всё позабудется, простится
И жизнь начнётся с чистого листа.
И светлый сон опять приснится,
Где я учусь опять летать.
* * *
Город спрятал серые одежды.
Значит, перестал грустить.
Значит, кто-то близкий оказался рядом
И помог всё пережить.
Значит, справимся с хандрой мы тоже.
По другому не бывать.
Рано нам свою судьбу итожить
И все нити обрывать.
Верю,солнце вспыхнет с новой силой
И растопит колкий лёд.
Потерпи же, человек мой милый.
Шторм утихнет. Боль пройдёт.
* * *
Анжелике.
Ну вот и кончился ноябрь
Промозглый, хмурый и больной.
Надеюсь, сжалится декабрь
И не натянет нерв тугой струной.
Залечит раны лаской и отваром.
И прекратит ненужный бой.
Пусть ничего не происходит даром.
Но я теперь всегда с тобой.
* * *
Хочешь – плачь, а хочешь – пой.
Этот выбор за тобой.
Расправляй своё крыло,
Чтобы крышу не снесло
От условностей нелепых,
Злых и бесполезных.
И не бойся быть собой.
Если что, то я с тобой.
|
|
Российская провинция в классическом синдроме:
Сегодня ей столичные дела не по плечу,
хотя на каждой паперти
и в каждом гастрономе –
герои Достоевского.
Про Гоголя молчу.
Хотя бы за Тургенева не худо разобраться:
по недоразумению, который век подряд,
тургеневские барышни
стыдливо матерятся,
Инсаровы спиваются,
Базаровы хандрят.
2
Я читаю Льва Толстого,
«Ревизора» и «Му-Му»
и настолько верю в Слово,
что не верю никому.
Русская литература –
это мера естества.
Или –
камера обскура
и немного Божества.
БАБОЧКА
Вселенной абсолютно всё равно,
кому летать по небу в ореоле,
а чья душа загнется поневоле,
как бабочка,
влетевшая в окно.
Казалось бы, живое существо –
но, походя, кончается веселье
и бабочки домашнее похмелье
в природе
не меняет ничего.
Она топорщит слабые крыла,
предполагая выглядеть прилично,
а на нее взирает безразлично
Вселенная
из каждого угла.
* * *
Судьба ведет неторопливо
по свету белому, пока
дорога не придет к обрыву,
под ним – великая река.
Пока темнеет понемногу
и расползается туман,
забудь обратную дорогу –
река впадает в океан.
Она увиливать не вправе,
но человеку невдомек,
зачем на дальней переправе
уже мерцает огонек…
ДОРОЖНОЕ
Район почти неузнаваем:
куда-то едем, не спеша,
и с аппетитом выпиваем,
поскольку водка хороша.
Предполагаю, что в итоге,
всего надежней и верней
жить ощущением дороги
среди танцующих огней.
– Душа! –
сойдя с хорошей трассы,
живи и Бога не гневи,
пока не кончатся запасы
бензина, водки,
и любви.
|
|
ДРУГУ
Несёт высоких волн лавину
Свирепый шторм на тверди скал,
Но крепь утеса-исполина
Не одолеет моря шквал.
Ревёт, бушует шторм осенний,
Рокочет жалобно прибой...
Как будто звуки песнопений
Разносит ветер над водой.
Уймётся море в час рассветный -
И озарятся небеса.
Затянет песню друг заветный -
Подхватят наши голоса.
Вольётся в русские рассветы
Напев наполненный добром,
Чтоб нашей песнею согреты
Сердца наполнились теплом.
Взлетит напев над пеклом битвы,
Над полем Родины в огне.
Нельзя без песни и молитвы
С врагами биться на войне.
Сквозь тучи бед пробьется слово
До горних праведных высот,
В порывах вихря огневого
Победу выкует народ.
* * *
Воспрянем в радости безбрежной,
И друг с щеки слезу смахнёт...
Сей миг, в тиши, над зыбкой нежно
Малютке песню мать споёт...
09.01.2025
|
|
На эти мысли натолкнула, раскопанная в шкафах товарища книга Бенедикта Сарнова. «Бремя таланта». !987 год. Время излета не просто страны в таких-то ее границах, но и всей «советской культуры». Громыхают, притомившие уши, литавры официальной идеологии. Великолепно выдрессированные цирковые лошади рождают тоску о мустангах, материализовавшуюся вскоре в телевизионном «Взгляде». Кажется: в соц. культуре все так одрябло, облупилось, приелось…
Но, скорее, именно кажется. Прикоснитесь к Бенедикту Сарнову – и перед Вами своего рода блики даже не литературной критики, а магии литературознания. Потрясающая нюансировка… Такая же архаичная и неуместная сегодня, как скрипка Паганини, на грохочущей рок-сцене.
С чем-то хочется поспорить и ответить своим. Но этот воображаемый спор сродни шахматной партии с мастером, где отвечаешь ходом на ход.
А есть и места, места, вновь прочитанные через долгие десятилетия, которые побуждают задуматься уже сейчас, с хрупких высот уже нынешнего опыта.
И одно из этих мест – этих оазисов живой и при этом стройной, как аллеи парк, мысли, о субъективном и объективном, как в собственно художественном творчестве, так и в нас самих.
Вот цитируется Горький: «Человеку ставится задача: найти себя, свое субъективное отношение к жизни. К людям, к данному факту и воплотить это отношение в свои формы. В свои слова»…
Сарнов же, словно клубочек, разматываемый в нить Ариадны, раскручивает мысль Горького при движении по лабиринту смыслов: «… Горький ясно дает нам понять, что суметь написать то, что вы на самом деле думаете… не такая простая задача… А как отделить то, что я на самом деле думаю о себе самом, от того, что я хотел бы о себе думать? Как отделить то, что я думаю о разных событиях и обстоятельствах, разных явлениях и людях… от того, что принято думать, в моем дальнем или ближнем окружении?»
Поэтому-то для писателя главное «это найти себя, «свое субъективное отношение к…», то есть, прежде всего, для самого себя выяснить, что вы действительно думаете «о себе самом, о вашей жене, о Гете, о ваших начальниках» и т.д.»
Дар искренности – великий и редкий дар. Немыслимо трудно, почти невозможно преодолеть гнет привычных представлений о том, что «принято», а что «не принято», что «прилично», а что «неприлично»… (Б.Сарнов, с.42 – 43).
Читаю – и невольно всплывает, рождающий неожиданные уже хрестоматийный и колкий афоризм звучащий примерно так: «Если из истории убрать всю неправду, то это не значит, что останется одна правда. Может статься, что в ней ничего не останется».
Переведем сказанное в область самопознания и искренности. И что можем получить в итоге: «Если из всего того, что возбуждает наши страсти и насыщает наш интеллект, убрать чуждое, наносное, привнесенное позавчерашними привычками и сегодняшней пропагандой, рекламами, черным и белым пиаром, гносеологическим хаосом и массовой культурой в целом, то, может статься, что у огромного числа самих по себе не глупых людей, ничего и не останется».
Чего не коснись – вкусов ли, предпочтений, оценок политических и иных ситуаций – все окажется навеянным, хотя и сросшимся с тем, что вы считаете собственным «Я». А сам вроде бы критически мыслящий человек, если от него отматывать все наносное и даже «непереваренное», окажется Субъективной пустотой, оставшейся после отмотки фантиков с лжеконфетки.
И тут уже дело не в «национальных» и иных кодах, не во фрейдовских отсылках к детству или юнговских архетипах. Все это – реальные, но уже промелькнувшие за окнами экспрессов нашего сознания станции. Наши же «я», нашу «субъективность» в огромнейшей же и все возрастающей мере определяет инфорабство с разнообразнешими эрзац-продуктами, пока еще (?) плохо приспособленных для нашего «субъективного» переваривания…
Проблему чувствую. Причем во всей ее грандиозности. И я тут далеко не первый. Просто даже во времена Ортеги такого всесокрушающего давления на субъективность, проще – на личностность, не могло быть уже и по чисто техническим причинам.
Разве что, есть вариант, который можно уподобить играм за клетчатой доской, где не может быть ни мастерства, ни творчества без определенного освоения того, что уже дали другие, без следования не только определенным правилам, но и канонам. Однако именно здесь без личностного усваивания основ невозможны реальные успехи. Личное же усваивание в шахматах, шашках, го выражается в том, что каноны и уже известные образцы воспроизводятся собственно игроком именно в его партиях. Творчество же вырастает из симбиоза канонов и учета конкретных ситуаций, требующего собственного осмысления положения, а не зазубривания. Только и всего.
|

|
Нравится ли вам наш журнал?
|
Кто онлайн?
|
Пользователей: 0 Гостей: 7
|
|