«Стоит ли Париж мессы?» (сборник статей) Юрий Бондаренко

А В ЧЕМ ПРОБЛЕМА?

 

Я воспринимаю Амиржана Косанова, как одного из наиболее сильных и логичных авторов, и последняя его публикация в «НГ» подтолкнула меня не столько к полемике самой по себе, сколько к раздумьям о том, что не сказано.

И слова президента о названиях «Алматы» или «Алма-Ата» я ощущаю, как призыв не делать из мухи слона. И в самом деле: мало ли у президентов головной боли? К тому же, хотя я и русскоязычный, но мне, например, не понадобилось никакого привыкания к новому звучанию названия южной столицы. Не волнует меня (да и только ли меня?) и само по себе звучание и написание тех или иных слов. Да что у нас, в Казахстане, больше не из-за чего волноваться?

Другой вопрос – уровень компетентности тех, кто традиционно, независимо от лозунгов и строя, присасывается к великим и не очень починам.. Ведь есть те, кто строит города, лечит людей, увлеченно углубляется в филологию и топонимику, а есть и такие, кто не в силах что-то создать и играет в кубики слов – лишь бы имитировать занятость и собственную значимость.

Существенно и то, что говоря о единообразии, уместно вспомнить, что языки-то разные. Помимо всякой политики. Скажем, «Москва», для кого-то будет и «Москау», название столицы Франции для англичанина, француза и русского будет звучать по-разному. А со словом «немец» еще занятнее. Задумывались ли Вы, почему это вдруг во Франции французы, в Азербайджане – азербайджанцы, в Казахстане – казахи, а в Германии – немцы? – Да и о чем тут задумываться? – Просто в русском языке так сложилось. Поэтому нет ничего эксклюзивного в том, что где-то одно и то же на русском и казахском будет звучать и писаться несколько по-разному. Пускай только этими различиями занимаются специалисты в своих языках. Только-то и всего.

Правда, и с «русскостью», и с «казахскостью», в том числе и в царстве топонимики тоже далеко не все самоочевидно. И «русскость», и «казахскость» тоже изменчивы. Вспомним шум вокруг меняющихся названий столицы РК. На поверхности – скандальчик: опять-таки, уже безо всякой советскости наши родные имяславцы в очередной раз «удивили всю Европу, показали простоту», запутавшись в том, кому и как оказывать почтение. Но попробуем заглянуть глубже. Ведь были же не только Целиноград, но и Акмолинск, и Акмола. Акмола явно казахское слово. И исторически оно «первичнее» прочего.

Так в чем же дело? – Мне думается: в изменчивости самого эмоционального наполнения слов. Ведь одна из возможных интерпретаций слова «Акмола» сопряжена с ассоциациями, рождаемыми местом захоронения. Но исторически во многих культурах, включая и тюркскую, места захоронений чтимых людей – сакральны. И эта сакральность насыщена смыслами и переживаниями. В наше же время – не какими-нибудь пришельцами, а местным руководством было решено уйти от Акмолы к Астане. И не в силу глупости, не из-за того, что одно звучит лучше другого. А потому, что наш нынешний мир – это уже мир других возможных ассоциаций и, соответственно, эмоциональных реакций. Что же касается «сакральности» и «сакральных мест» то в силу характера нашей коммерциализирующейся культуры, остается слово из которого выветриваются трепетность и благоговение (не обязательно узко религиозное). На первом же плане проступают туристическая привлекательность и предполагаемая доходность.

Если же выйти за пределы слов и тончайшего мира эмоций, то, мне кажется, куда более значимым, чем уточнение или переиначивание наименований, совсем иное. Причем выигрышное для Казахстана. Так, стройки и изменения – не только у нас, но и на всем постсоветском пространстве. Но где еще на этом пространстве появилась логистически обоснованная Новая Столица? И это, как бы и что критически ни оценивали, и значимейший и удобный узел связи, и центр расположения ряда значимых культурных, медицинских и иных объектов. Но почему-то живая реальность слишком уж часто остается у нас в тени словесных баталий о третьестепенном. И скажу совершенно искренне: я благодарен Амиржану Косанову за то, что он оказался в числе тех, кто подтолкнул меня к этим размышлениям.

  

  

БОЯТЬСЯ ЛИ ИСКУССТВЕННОГО ИНТЕЛЛЕКТА? ИЛИ ВТОРАЯ РЕЧЕВАЯ РЕВОЛЮЦИЯ?

  

Телепрограмма «Точка зрения» Евгения Шибаршина привлекает меня своими встречами с интересными людьми, которые становятся и твоими собеседниками. А умный собеседник (наверное, также, как и педагог) не просто тот, кто вкладывает в тебя знания и свои умные мысли, а, прежде всего, тот, кто побуждает тебя мыслить самому. Таким побуждением к со-размышлением стала для меня и встреча с Арсением Великородом, посвященная проблемам искусственного интеллекта.

Если уж сразу с места в карьер, то думаю, что на сегодняшний день скорее уместно опасаться не «вочеловечивания» искусственного интеллекта, а обратного – роботизации и примитивизации собственно человеческого интеллекта, сопряженной с обеднением языка и сужением диапазона тех видов деятельности, которые свойственны миллионам наших современников. Впрочем, последнее встречалось не раз на протяжении всей человеческой истории.

Что же касается собственно «искусственного интеллекта», то, признавая его незаменимую служебную роль – столь же незаменимую, как и роль массы механизмов, уместно вспомнить и о новых проблемах.

Арсений тонко подметил, что сегодняшний искусственный интеллект не способен охватывать и, соответственно, учитывать многоцветие и нюансы слов, о каких бы языках ни шла речь.

И вот тут-то, возможно, в очередной раз изобретая велосипед, я задумался неожиданно для самого себя. Ведь и мы, люди, входя в миры гаджетов, в силу в том числе и чисто технических причин, погружаемся в сферу упрощаемой лексики и более того – замены лексических единиц устойчиво-штампованными символами и образами: смайликами и прочим.

Если стационарный компьютер и ноутбук еще «терпит» привычную для нас, сплошь и рядом удлиненную и насыщенную нюансами письменную речь, то гаджет требует сравнительного лаконизма. А это уже – речевая революция, связанная и с определенной трансформацией мышления. И даже с его обеднением?

Я лично сохранил бы, как рабочее, это понятие «речевая революция», добавив только, что любая революция, включаю и таковую, – не только обретение, но и утрата. Так было и во Франции, и в России и во многих иных местах.

Однако, если сконцентрироваться на человеческой речи, то тут, как мне кажется, мы погружаемся в мир, по крайней мере, второй речевой революции.

А какую же тогда можно было бы отнести к первой? – Ответ на поверхности. Первая речевая революция – появление письменной речи, принесшей с собой неисчислимые блага, но… Речи, которая в вербальной или иной знаковой форме оказывалась долгое – долгое время несравненно более бедной по возможностям выражения переживаний, нюансировки информационных потоков, чем речь устная. Так что можно было бы предположить, что то, с чем мы сегодня сталкиваемся, явление стадиальное. Тем более, что, начиная с незапамятных времен и устная речь зачастую тяготела к лаконизмам и сплавам с языком жестов и поз.

Вспомним индейцев и спартанцев, даровавших нам само слово «лаконизм», означающее точное и сжатое выражение своих мыслей, потребностей и пожеланий. Уже в знаменитом материнском напутствии «Со щитом или на щите» – целая философия жизни и смерти, достойной настоящего мужчины.

И все же в современной «второй речевой революции», как мне кажется, просматривается и нечто специфическое и при этом тревожное.

В прошлом языки символов и сжатых, словно пружины, слов и фраз были языками, враставшими в миры Живой Природы, являлись своеобразными нитями, связывающими человека с нею.

Сегодня же роль гаджетного общения с миром по крайне мере двойственна. С одной стороны, невероятно расширяются (возможно, и временные) наши возможности общения с теми, кого нет рядом, включая и возможности сугубо деловых, научных контактов. Но с другой – со все более раннего детства гаджетные игры и т.д., и т.п. становятся и стенами, отделяющими индивида и от мира живой природы, и от мира живого человеческого общения, сопряженного не только с разговорами с осязаемым собеседником, но и с движением, спортом и многим, многим иным. Так рождается новый вид психологической зависимости, который по своей значимости, становится в один ряд с наркоманией, алкоголизмом и не только. А это уже социальные и психологические проблемы, в которых собственно «искусственный интеллект» не повинен.

 

 

ИПОСТАСИ СЛОВА

 

На мысли об этом меня натолкнула дочь, которая после одной из рабочих встреч, заметила, что речь у собеседника была насыщена усложненными, удлиненными фразами – своего рода психологической защитой, напоминающей застегнутый на все пуговицы костюм. Более же короткие фразы текста, напротив, демонстрируют открытость.

Мысль интереснейшая в психологическом плане. Но тут же подумалось: ведь и у меня самого фразы слишком уж часто закручены и не так уж коротки. А я, вроде бы, ни от кого не защищаюсь? А как быть с Гегелем и Кантом. И только ли с ними, если вспоминать вступивших на стезю философской мысли?

Значит ли это, что сказанное не верно? – Думаю, что нет. Здесь есть над чем размышлять с пользой для себя. Но нельзя ли взглянуть на письменную и устную речь, на Слово – с другой стороны? Ведь не всякий взгляд с Иной Стороны сопряжен с полемикой. Не будем же мы спорить о том, футбольный мяч – круглый или коричневый? Хотя, как раз иные споры напоминают именно это. Но мы с Вами здесь в такого рода полемику вдаваться не будем.

Кстати с подобными же проблемами мы сталкиваемся, соприкасаясь и с мирами изобразительных искусств, архитектуры, музыки. И здесь возможны краткие, лаконичные изображения и перенасыщенные фигурами и деталями полотна, а в архитектуре – и готика, и барокко, и архитектурный аскетизм и лаконизм. Но пока ограничимся словом.

Итак, какие же картинки и целые видео ряды возникают перед нами при взгляде с Другой Стороны?

Думается, что эти картинки, образы, ипостаси при беглом движении можно представить и так, чтобы сами, очерчиваемые пунктиром ипостаси определялись задачами, поставленными перед Словом. В деталях о чем-то подобном писали и без меня. Значимые идеи редко бывают уникальными. Да и сам я по крупицам не раз касался этого. Но попробуем вместе взглянуть на ландшафт в целом. Имея в виду, что это очерк, эскиз, а далеко не завершенная монументальная картина. Своего рода лишь приглашение в дорогу. Совместное путешествие по миру Практически Ориентированного Слова. Путешествие, предлагаемое не Лингвистом, а любителем, таким же, как и многие из читателей. Если таковые найдутся.

Ну что ж, начнем.

Первый вектор нашего маршрута. Вектор, который подсказали Гегель и Кант – это Слово-поисковик. Слово, подобное компасу и геодезическому инструменту. В этом плане язык философии, как развертывающегося на наших глазах движения Живой Мысли, может быть естественно усложненными, а фразы соответственно удлиненными.

Мысль философская может быть уподоблена движению игрока мысли за клетчатой доской: она вариативна, вынуждена учитывать особенности контригры. И даже, когда речь идет о задачах, этюдах с уже готовыми решениями, тот, кто ищет эти решения сам, уподобляется искателю решению во время турнира или матча. В том смысле, что он тоже перебирает варианты, что-то отбрасывая, а во что-то углубляясь.

Более того, – и это уже нечто специфическое: задачи и этюды могут предлагать и прелестные, остроумное миниатюры, многоходовки, да еще и насыщенные вариантами. Кстати, многоходовые задачи приходится решать и в обыденной жизни, включая и, вроде бы, нечто совершенно «рядовое», будь то приготовление пищи или отправка почты с Вашего компьютера…

Правда, вернувшись к философии, мы можем услышать, что философская мысль способна быть и емкой, афористичной. Иначе куда Вы денете Ницше, Вольтера и множество тех, кто оставил сокровищнице человеческого духа обилие чеканного золота Слов?

Так мы переходим уже ко второму и третьему векторам нашего путешествия в Слово.

Второй вектор и при этом вторая ипостась Слова – это Слово – инструмент доказательства, уже упомянутый, но уже постигнутый ход решения той же шахматной или математической задачи, осмысление которой Учитель демонстрирует на доске. Здесь, даже при вариативности, мы видим большую четкость и емкость движения мысли.

Гораздо более интригующ (в контексте нашего разговора) третий вектор. Слово, представляющее блюдо или поднос, на котором демонстрируется уже отточенная мысль. Такая мысль может быть и насыщенной философски, либо как-то иначе, но это уже Проповедь, в которой Слово предстает, как оформитель Готового Товара.

Но … стоп! В нашем ландшафте слово Проповедь удачнее было бы отнести к четвертой ипостаси.

А что же на пути к нему? – Интереснейший феномен. Третья ипостась – это Слово – Указатель. Слово Из Рецепта. Это пока еще не новый вектор. Но уже новая ипостась со своим собственным предназначением. Указатель и Рецепт – это, отсекающие пути мысли, плоды опыта и того, что воспринимается, как Данность, не требующая личных поисков и доказательств, как таковых. Налево пойдешь – будет то-то, направо – по иному. Где-то – табу. А где-то требование, как при готовке такого-то конкретного блюда использовать именно такие ингредиенты. Что касается лекарства, то его можно принимать, не задумываясь над составляющими. От этого эффект принятия не измениться. Иначе говоря, перед нами Слово, зиждящееся на усеченных потоках информации.

Оно может быть и магическим, и совершенно далеким от привычных представлений от магии. Может заводить в тупики. Но в практической жизни миллионов, включая и нас с Вами такое Слово тоже совершенно необходимо. Оно ограждает нас от избыточной информации и бесконечного самостоятельного прохождения тех дорожек, которые давно уже протоптаны. Поэтому совсем не надо доказывать, что огонь жжется. А вода –мокра и т.д., и т.п. Точно так же для освоения не только азов, но и определенного класса шахматной игры совсем не обязательно знать. Почему это слон называется еще и офицером, королева – ферзем, а ладья – турой.

И вот тут-то мы подходим очень любопытной развилке в нашем пути. Не требующее доказательств Слово, означающее некую данность, может быть и паролем, ключом для входа, магическим «Сим-Сим, откройся!» Такое Слово может стать и миллионократно становилось Словом Заветным. Словом для Посвященных.

Но другая сторона этого усеченного потока информации и мысли – это уже в какой-то мере – новый вектор, Это Проповедь. И пропаганда… То самое Слово, которое, как и товар предназначено для распространения, а потому нуждается в должной упаковке и соответствующей подаче.

Его базовые версии: Проповедь и Реклама. Именно в «Проповеди» в высшем смысле этого слова-образа мы имеем образцы отчеканенного золота емких фраз, афоризмов. Будь то Евангелие, буддийские изречения или слова знаменитых мыслителей. Вот тут-то мы можем обнаружить и уютные обители многих мыслителей. Тут-то самое место и для Ницше. Он не Проповедник, а Глашатай, но так же, как проповедники христианства, к которым он так воинственно настроен автор вновь заговорившего Заратустры, чеканит золото образов и слов. Кстати, и «учение Маркса всесильно, потому что оно верно» из того же разряда, но с одной очень типичной «изюминкой». Как самоочевидное, не нуждающееся в обосновании, преподносится то, что еще надо бы доказывать…

Более того, монеты могут быть и фальшивыми, а реклама – рекламой МММ, но обращенность вовне, превращение Слова в Товар (товар, который может являться и жизненно необходимым, а может быть и просто навязанным), то есть апелляция к расширяющемуся кругу воспринимающих – общее.

И тут мы видим, что, как и во множестве иных явлений между ипостасями слова и их версиями сплошь и рядом нет четких границ. А есть множество взаимопересечений, симбиозов и сплавов. Так и Проповедь, и Реклама могут использовать не только констатацию чего-то, но и самые разные системы убеждений, обоснований, включая и мощнейшее воздействие на эмоции. Причем именно тут акценты, как правило, оказываются особенно сильными.

Так мы подошли к ипостаси Поэтического Слова, главная цель которого – удары по клавишам эмоций. Вполне понятно, что такое Слово особенно ценно, когда оно несет в себе богатства Мысли, эффекты Образа. Но, если не зазвучит музыка эмоций, то такое Слово окажется по сути словом «немого».

Передача же эмоций и воздействие на них нуждается в большей яркости нарядов и словесного макияжа, нежели воздействие посредством сугубой логики. Отсюда, хотя и далеко не всегда, художественная речь. Так же, как и Слово Проповеди и Пропаганды, обычно более пространны, насыщаются вариациями и повторами…

Но и эмоции, и утверждения «очевидного», да и игры с логикой – вещи коварные. Так перед нами неожиданно предстает Слово-фокусник. У этого слова могут быть совсем иное предназначение – скрывать суть и выдавать одно за другое. Такое Слово – любимое оружие политиков и многократно осмеиваемых еще в советское время «бюрократов».

Широко распространенным (простите за штамп) вариантом такого Слова может быть Слово-пустышка. Звучное, как пустой сосуд. Но не насыщающее. Как тут не вспомнить замечательного русского историка Василия Осиповича Ключевского, блестяще владевшего Языком Живой Мысли. Среди его метких и образных афоризмов можно встретить и замечание о двух видах говорунов. Одни много говорят, чтобы скрыть то, что знают, а другие, наоборот, чтобы скрыть свое незнание.

А вот еще одна ипостась Слова – Слово с Чужого Плеча. Как оно популярно в мирах науки, педагогики. Вслушайтесь только в иные доклады, вчитайтесь в тексты. Сколько там слов, которые нередко не слишком понимают и сами пишущие и говорящие! И эти слова выстраиваются в целые системы, «интернациональные колонны», задачи которых выходят далеко за пределы собственно человеческой речи. 

К этой ипостаси Слова буквально прижимается еще одна ипостась. Это – Слов – Сертификат. Своеобразный указатель (и псевдоуказатель) компетенции, социальной ниши, аналог знаков воинских различий. Знаки различий – явление логичное в человеческом мире. Одна беда – «чины людьми даются», а вместе с ними «лычки» и сертификаты. И частенько такое Слово-Сертификат звучит и по Бернсу, и по Державину: «Осел останется ослом, хотя осыпь его звездами…»

… Ко всему сказанному можно добавить, что в последние десятилетия особа применимость у Слова – Домашнего Халата или даже нижнего Белья.

А это что такое? – Спросите Вы. – Да то, что сегодня можно все чаще встретить и в интернете. И в письменном тексте… Матерное и близкое к нему смачное слово (которым, естественно, владею и я сам).

Никто сегодня не будет всерьез воевать с халатами. Да и стринги, мини-плавки, прокладки и прочее естественны в обиходе. Так же естественны. Как нагота в ванне. Как естественны те или иные ситуации в медицинских учреждениях.

Но читать лекции в стрингах или халате, ходить так по улице – это иное. Увы, сегодня все возрастающая часть информационного, да и художественного пространства и мира общения уподобляется кабинету проктолога. И даже забавно, когда вроде бы интеллигенция начинает щеголять нижним бельем лексикона, имитируя собственную «крутизну» и «современность».

Заметим: упомянутое только что касается слова Расхожего, заполоняющего лексикон, как сорняк не возделанное и не пропалываемое поле либо огород.

Но есть еще и Слово-Кулак. Оно совсем не обязательно должно быть словом матерным или просто из «низкой» лексики. Это слово, которое заменяет аргумент. Замечательный пример такого рода кулаков дал еще Гегель в своей миниатюре, посвященной тем, кто мыслит абстрактно Немецкий классик иронично писал, что отнюдь не философия, являет нам образцы такого рода. А кто же? – Базарные торговки, которые на упрек в том, что у них товар несвежий, могут бросить в лицо покупательнице: «А твоя мама с офицерами гуляла» или нечто в этом роде.. И вариантов махания кулаками немало…

Этот беглый, очень поверхностный обзор, пожалуй, не охватывает все ипостаси Слова. А когда чего-то и касается, то вскользь. Но, если вы хоть ненадолго призадумаетесь и попытаетесь сами дополнять или опровергать сказанное, то, надеюсь. Ваши собственные представления о мире слова (а где-то и сомнения, как мостики к свежемыслию) станут более гибкими и богатыми.

 

 

КАКОВО БУДУЩЕЕ СМИ? ЖУРНАЛИСТ И БЛОГЕР: КТО КОГО?

 

Эти вопросы можно было бы поставить и иначе: каков вес Слова и Образа, Картинки в информационном пространстве? Какое Слово становится более значимым в массовом сознании сегодня: сказанное или написанное и, соответственно, перед кем открываются более широкие горизонты: перед человеком пишущим или вещающим, говорящим?

Правда, касаясь Журналиста и Блогера, легко заметить, что тот же Журналист может быть и пишущим, и говорящим, а в мире Интернета мелькают и тексты..

Так в чем же проблема – В весомости Слова, его восприятии и особенностях профессионализма медийных лиц? И вопросы эти не абстрактные, а затрагивающие всех нас. Что и как слушать, читать, чему верить, в чем сомневаться, а перед чем сразу же захлопывать двери?

Начну с очевидного. Почти всякий журналист – профессионал может быть блогером и просто говорящим с экрана. Но вот всякий ли блогер и экранный вещатель – Журналист?

И это не игра словами. Дело в том, что Настоящий журналист – это профессионал, а профессионализм требует особой и, как правило, долгой подготовки. Для ведения же блога, вещания с экрана, как все мы видим, эта подготовка совсем необязательна. Поэтому априори можно констатировать, что уровень профессионализма, достоверности, мастерства в современном мире интернета в целом падает.

Но при этом зреют и преимущества новых ипостасей СМИ и Интернета. Ситуация, как мне видится, напоминает складывавшуюся в период распространения "огненного боя», начинавшего принципиально менять требования к подготовке бойцов.

Подготовка рыцаря, самурая, мамлюка требовала долгих лет и освоения множества навыков. Правда, и тогда были луки и арбалеты. Но стрельба из лука, да еще на скаку – это уже искусство…

Но вот появляются мушкеты, пищали и прочее. И что? Какой-нибудь «лапотник» или бюргер безо всякой многолетней подготовки оказывается способным всего лишь выстрелом выбить из седла всадника, кичащегося своим искусством. Подобное казалось настолько возмутительным, что бывало, захваченным в плен стрелкам, отрубали руки, ведь огненный бой подрывал каноны многовекового воинского искусства. Правда, и рукопашный, и джигитовка сохранились еще на столетия, но… изменилось многое. Недаром же прозвучало: «Пушка убила феодализм…».

Нечто похожее мы видим и в информационном пространстве. Менее подготовленные во многих отношениях люди у мониторов в оперативности, разносторонности и не скованности способны опережать Рыцарей Слова – Журналистов.

Более того, мы наблюдаем крен в сторону устного слова и образа, и резкое сужение информационного пространства, достающегося слову печатному, и особенно прессе. Не будем судить планетарно. Но многократные встречи со студентами мне демонстрировали то, что молодежь (та, с которой я встречаюсь) газет практически не читает. И будут ли нынешние молодые люди обращаться к прессе, когда повзрослеют? Тиражи многих изданий за последние десятилетия резко у пали. А сколько на моей памяти таких, которые попорхали, как мотыльки, и канули в Лету. Правда, сохраняют надежду электронные версии изданий. Пусть не бумажный, но экранный текст еще жив, и, думается, пока будет жить.

Так о чем же тревожиться? – О многом. Напомню лишь о горстке проблем. Первая – это проблема точности информации, ее достоверности и проверяемости. Сегодня сплошь и рядом никакие ученые степени и корочки дипломов еще не дают надежных инструментов для отделения реально случившегося от придуманного, будь то вбросы «сведений» из жизни актеров либо нечто позначимей.

Напрямую связанное с этим второе – снижение уровня критического мышления.

И третье – хаотизация инфопространства. Псевдосвобода выбора далеко не всегда делает нас более самостоятельными в осмыслении того-то и того-то. Поэтому иные опросы в печати или на улицах выглядят довольно забавно. Люди, если решатся, высказывают «свое» мнение… Но, по сути, очень часто мнение-то это оказывается эхом навязываемого информационного пространства. И люди даже не осознают, что «свое» – это совсем не свое. И не только потому, что кто-то обязательно нас постоянно обманывает. А просто потому, что ни мне, ни Вам нельзя иметь «своего» мнения о том, о чем мы не имеем надежной информации или о том, к осмыслению чего мы не готовы, как не готовы к ответам на вопросы чисто профессионального характера, если только речь не идет о нашей собственной сфере деятельности…

 

 

ОБ ИСКУССТВЕ ПОЛЕМИКИ

 

Возможно, эти заметки было бы точнее назвать: «Об ужимках антиполемики». Мы же попробуем вместе вспомнить хотя бы выборочно то, с чем практически постоянно сталкиваемся и в жизни, и мире СМИ- особенно во Вселенной Интернета.

Эта значимо для нас всех. Ведь речь идет о том, что будоражит наши эмоции и прямо или косвенно определяет наполнение и направление наших мыслей.

Итак, начнем с «ужимок» или фокусов. С чего сплошь и рядом начинается полемика? – С не всегда заметного отхода от вопроса: «О чем шумим», говоря же иными словами, от базового вопроса: было ли вообще это или не было?

Вот, скажем, слышу, что некий источник сообщил: сын такой-то актрисы зарезал ножом ректора, да еще и в кабинете. Все может быть, в мире, где даже в президентов стреляют, и убить могут хоть политического, хоть любого иного противника. Но… не спешите мудрствовать по поводу именно этого злосчастного ректора. Почему? – «СМИ» (а интернет сегодня тоже разновидность СМИ) просто поиграли в ужастик.

Да что там актриса, если точно так же поиграть можно и с мировой, и с общественной историей. Например, бросив в заболачиваемое море информации Он (Чингиз-хан) «был единственным, кто нагнул Россию». Занятно, что, когда упоминаешь это, многие начинают и зачастую логично и эмоционально рассуждать о тюрках, славянах, идеологических провокациях. Но … пропускают мимо ушей главное. – Сказать подобное, это же почти тоже, что писать: «Пушкин и Абай были корреспондентами «Правды» под Полтавой, когда там «погорел» Карл, после чего Пушкин написал свою знаменитую поэму». 

Чингиз был великим полководцем, но он не мог «нагнуть Россию». Во-первых, потому, что в его время России не было, а во-вторых, потому, что сам он именно в этих местах тоже не был, и потому не мог победить Россию, так же, как Юлий Цезарь не мог громить Хеопса.

К сожалению, подобного рода «перлы» вполне реальны в мире массового сознания, выпестованного тестовым мышлением, приучающим к запоминанию ворохов информационных обрезков без учета логических скреп и связей того-то и того-то во времени и пространстве.

Но и когда с возможным и невозможным, достоверным и менее достоверным, а то и просто высосанным из пальца, мы хоть как-то попытаемся разобраться, останется немало места для иных фокусов якобы полемики.

Самые ходовые и эффектные – это переключение внимания. Тут в арсенале полемистов масса вариантов.

И особенно ходовых на разнообразных телешоу – это микс из спецов, крикунов и бросающихся в глаза особ прекрасного пола. Представьте сами, что на таком шоу окажутся рядом одетые в скромную современную одежду Сократ и Конфуций и девицы в очень «министых» мини или громкоголосые актеры. Да о чем бы ни говорили- политике, морали, воспитании детей, в центре внимания будут последние, а не спецы и философы. И для меня это не отвлеченный вопрос. Я прекрасно понимаю, что рядом с сеансом стриптиза или азартом рулетки, мне со всем своим философствованием просто делать нечего. Впрочем, эта тема давно была подмечена в «Карнавальной ночи», где лектор в разгар всеобщего веселья норовил рассуждать о жизни на Марсе.

Другой прием – «перевод стрелок» на личность оппонента… Вы ему ( или ей): «У Вас шнурок развязался, и упасть можете», а в ответ: « У Тебя шея толстовата». Такие приемы шутливо описывал еще Гегель, сравнивая иных полемистов с «базарными торговками». Кстати, при таком «переключении» крики и «ярлыки» частенько заменяют собственно аргументы.

И как не грустно, такое можно встретить в кругу самых серьезных интернет-дебатов. Если только Вы лично будете ограничиваться именно этим кругом. Скажем, обсуждают биографию Солженицина», вспоминают «Архипелаг Гулаг».

Я не поклонник Александра Исаевича. У меня вообще нет кумиров, которым хотелось бы курить фимиам. Если только речь не идет о художественных талантах и спортсменах, достойных восхищения. Более того, и у меня самого к Солженицину немало вопросов. А разговор спецов просто блестящ… Но и тут подмечаешь, ловушку, не привлекающую внимания с первого взгляда. Солженицин, и иже с ним, могут быть и такими, и разтакими. И факты, приводимые автором «Гулага» могут далеко не всегда быть фактами. И цифры дутыми… Более того, я решительно против бесконечного повторения криков о «культе Сталина». Громогласно громить Сталина – это все равно, что храбро топтаться на шкуре кем-то убитого льва. Не уместнее ли почаще думать о настоящем? – Ведь переключение на прошлое – тоже ход.

Другое дело, что все сказанное не снимает проблемы репрессий, голода и прочего. Если даже где-то пострадали не 60 млн. и даже не миллионы, а то и «только» сотни тысяч или даже тысячи – это тоже страдания. У происшедшего есть причины. И все это надо, конечно, изучать спокойно и кропотливо. Но тут я могу только повторить мысль Жаксалыка Сабитова, о том история, изучаемая профессионалами, и история, вбрасываемая в сферу массового сознания, да еще с учетом политизации прошлого – это совершенно разные истории.

Конечно, хотелось бы, чтобы профессиональная история энергичнее врастала и в массовое сознание. Но для этого надо еще очень и очень много работать. Увы, учитывая и то, что и самые блестящие профессионалы, выходя к огням софитов, не всегда остаются только профессионалами.

И, наконец, подытоживая, о том, что мне видится крайне важным: это два вектора субъективно честной полемики.

Первый вектор – это то, что воспитывают шахматы, шашки… и даже в немалой мере самые разные виды единоборств. В тех же шахматах каждый Ваш ход – это ответ на ход противника. Вы «полемизируете» тем, что, стремясь постичь замыслы оппонента, противопоставляете им свои. Иначе говоря, здесь, прежде, чем полемизировать, надо понять, что же вы оспариваете. Не случайно в прошлом были известны культуры, где, прежде, чем публично возражать кому-то, требовалось сжато повторить аргументы противника. Если тот признавал, что понят правильно, то тогда можно было и приступать к опровержению.

Увы, опыт, в том числе и мой собственный, многократно демонстрирует иное – то, что я бы назвал вторым вектором. Чьи-то суждения, доводы используются лишь в качестве взлетной полосы для демонстрации собственного мировидения, а то и просто «Я». Это видимость реальной полемики. Потому что, зачастую, так называемые оппоненты просто не удосужились ни вслушаться, ни вникнуть в написанное и сказанное кем-то. И получается, что полемический текст сам по себе может быть и эффектным, и даже в чем-то блестящим, но при этом иметь очень малое отношение к тому, с кем, вроде бы, полемизируют.

Кстати, я сам лишь не так давно задумался над тем, что с древнейших времен, включая и «классиков марксизма-ленинизма», очень часто азартно опровергали оппонентов, и не пытаясь проникнуть вглубь опровергаемого, а прежде всего, чтобы утвердить собственные взгляды. Так, исходя из ленинского «Материализма и эмпириокритицизма» почти невозможно понять, что же реально утверждали те, кого он громил. А от одного мудрого педагога я еще в молодости услышал, что и Энгельс в своем классическом «Анти-Дюринге» был не очень-то справедлив к самому Дюрингу. Иначе говоря, если Вы хотите кого-то понять всерьез, читайте не критиков, а его самого.

Правда, маститые противники и классики, хоть и бывали несправедливы к оппонентам, «имели, что сказать». И произносили не просто где-то услышанное, вычитанное, а выстраданное лично, обдуманное ими самими.

Сегодня же проблема реальной полемики усугубляется тем, что в мире информационного грохота, мелькания картинок, где милые кошечки, сменяют нищих старух и т.д., и т.п., мы почти инстинктивно сторонимся проникновения хоть в какую-то глубину – как бы не захлебнуться! Мы все более привыкаем – смотреть и не видеть, слушать и не слышать. И в то же время – я вижу это постоянно в информационном пространстве: сколь многим хочется прокричать: «Люди» Я есть! Вот мои фотки! Вот мой огород! Вот я на турецком или каком-то ином пляже!»

И когда у кого-то, все-таки, хватает досуга и терпенья – прикасаться к чьей-то полемике, то желательно хотя бы пытаться различить: где речь идет о поисках сути, где – выполнение заказа, а где, человеку не до того, чтобы Вас слушать. Он либо стремиться поведать свое, либо просто испытывает неодолимую потребность прокричать: «Люди! Я есть!»

Вот это-то стремление различать реальные цели полемики, включая и нас самих, и оппонентов, мне представляется особенно значимым.

 

 

ОХ УЖ ЭТИ ПРАВИЛА!

 

«Кто не слышал ставшее аксиомой: « Что наша жизнь? – Игра». А что за игра без правил? С тем, что это так – не спорю. Но сколько не столь уж долгая история человечества знает «правил игры», мягко говоря, специфических.

Вот о великом имперском Китае писали, что перед монаршей особой нельзя было являться в очках. А в иных весях очки и вовсе не приветствовались. И по своему это было логично: в очках – значит читает. Читает – значит умный. А прилично ли выставлять свой ум напоказ? – Особенно перед тем, кто рангом повыше. Но… времена изменились. Очконосцев где только нет. И мир не рухнул. Оказывается, правила-то были не данностью природы.

А если Вам природы мало, то и на высшие Силы можно сослаться. Скажем, ссылаясь на Бога, побивать камнями ту, что исхитрилась потерять девственность до вступления в брак. Правда, в ином месте, ссылаясь уже на служение иным божествам, от девушек знатных родов требовалось прямо противоположное: вступление в связь с мужчинами за плату до того, как, отбыв такую свою девичью повинность, девушка обретала право выхода замуж.

И эти времена изменились. Сегодня уже можно верить в Бога, Высшие Силы, чтить национальную идентичность и при этом не побивать никого камнями, не вывешивать простыни после брачной ночи, либо, наоборот, требовать от девиц уже упомянутого служения богине Любви.

«Так ведь то ж, когда было!» – воскликните Вы. Было-то было. Так ведь и сегодня столько игр, которые, боюсь, будут дивить потомков. Возьмите хотя бы нашу соседку по постсоветскому пространству – Туркмению. Не буду ничего упоминать, чтоб не наткнуться на фейк. Но покопошитесь сами в Интернете. Столько нароете, что сказки Шехерезады рядом со всем, что говорится, покажутся бледными газетными комиксами.

Впрочем, зачем далеко ходить. Оглянемся на то, что рядом. Да мы же сами в кунсткамере! Вспомним лишь некоторые из замечательных экспонатов последних лет.

Что в нашей жизни главное? – Документы. Не нами же было сказано: «Без бумажки ты – букашка…». И еще во времена оные Крыса требовала от андерсоновского оловянного солдатика паспорт. Тогда только паспорт. Сейчас еще удостоверение…

И что из этого? Причем тут «правила игры»? – Очень даже причем. Всего каких-то десять лет назад ЦОН напоминал сошедший с ума вулкан. Он бурлил, выплескивая человеческую лаву.- Надо было срочно обретать новые документы. Потом явились депутаты. Почесали затылки, призадумались и… оказалось, что, не успевшие в эту лаву влиться вполне могли обойтись и теми удостоверениями, что у них уже были.

Оказывается, вся эта суета, суматоха определялась всего лишь правилами игры, которые, как в цирке, можно было изменить одним щелчком пальцев.

Те конкретные правила изменили. Но игры-то никуда не делись. Скажем, станете вы устраиваться на (новую) работу. Что требуется? – Помимо прочего – справочки. Об отсутствии или наличии судимости. С психодиспансера. С наркодиспансера. 

Мы привыкли. Вроде это само собой разумеется. Но всегда ли так было? – Не всегда. И всегда ли так будет? – Не уверен. Как не уверен, что даже тем, кто десятилетьями трудился там-то и там-то надо обязательно подтверждать, что они не наркоманы и прочее.

Поневоле начинаешь фантазировать о том, какие справки еще можно придумать, как в давнем теле-«Кабачке 13 стульев», где требовали справку от всех женщин, на которых не женат один из завсегдатаев кабачка. Но что там мои фантазии»! Стоило поразвлекаться ими, как встречаю замечательного, маститого спеца из областного краеведческого музея. Великолепный знаток природы. Так вот у сотрудников родилась задумка: прививать любовь к родному краю с младых ногтей, то есть с детсадовских времен. А значит, идти и в детские сады. Но тут возникла загвоздочка: требовались подтверждения соответствующих органов, что такие-то, работающие в музее уже годы и годы сотрудники – не педофилы. Товарищ (или, может быть, уже господин?) в недоумении: «На экскурсию ко мне приходят, не требуя справки, а вот тут – справка – веление времени… Подумали, подумали в музее – и не стали заморачиваться ни со справками, ни с садиками.

 И я за бдительность. Понимаю, все может бывает. Но насколько целесообразен массовый охват такого рода справками? Не напоминает ли это вывешивание простынь после первой брачной ночи?

Насчет простынь – не знаю. Мне же напомнило как лет в 15, я, согласно пожеланию военкомата, пошел на удаление гланд. И горло-то не болело. Но так – на всякий случай, чтобы, опять-таки, не заморачиваться, окажись новобранец в рядах СА. Оказалось – операция была ни к чему. А ведь дело-то коснулось не только здоровья какого-то подростка, а и траты сил и средств, которые можно было бы использовать на лечение тех, кто реально в таковом нуждался.

А как сегодня? Или, может быть, совсем недавно? – К дерматологу через гинеколога. К хирургу- через терапевта. Вы не встречались с подобным? – А ведь, помимо прочего, это означает то, что конкретный специалист оказывается ограниченным в своих возможностях принимать тех, кто нуждается именно в его помощи… Но таковы правила игры.

Естественно эти правила обрастают толками, как еж колючками. Вот собеседник говорит мне: «Теперь с неплательщиками за коммуналку будет жестче: «ОСИ получает такие-то права выдавливать из них деньги». Наверно, в таком праве есть резон. Но невольно спрашиваю: «А что ПКСК (или как их там) нельзя было дать такие же права? – Ведь права и правила даются не богами, а людьми.

И если б еще людьми, крепко сидящими в седлах логики. Если б правила игр не менялись многократно, когда сегодня ладья ходит, как ладья, а завтра, как конь.

Вспомните таможенные игры. В чем здесь парадокс. Сама наша миграционная полиция, равно как служащие банков, очень многие работники ЦОНа работают замечательно. Но сколько раз на моей памяти за последние лет тридцать менялись правила пересечения молодых границ и соответственно регистрации. Те, что, наконец, сложились, меня лично устраивают. Приезжающие ко мне в эти правила укладываются. Но вот знакомый вздыхает. У него в Костанае жилье. Могилы родителей. Он среди тех, кто вырос и окончил школу в нашем городе. Но, по его словам, его время пребывания в Казахстане на протяжении года ограничено. В конкретные сроки не вникаю. Все так меняется. Просто думаю: «А что – тридцать, девяноста или сто дней пребывания в стране предначертаны свыше? И как может отразиться на суверенитете, борьбе с терроризмом ограничение того или иного пенсионера во времени пребывания у себя на родине?» И чем руководствуются правилотворцы, настойчиво меняя эти самые правила игр?

И еще думается: если когда-нибудь будет создана историческая энциклопедия кунсткамерных правил игр, выдаваемых за базисные основы человеческого общежития, то не займем ли и мы, да и все СНГ, в ней свое заметное место?

 

 

«ПАРИЖ СТОИТ ОБЕДНИ»?

 

Эссе первое

 

Это эссе – обратная сторона размышлений о значимости картины мира и философии (включая религиозную философию и теологию) для ряда крупных ведущих политических деятелей.

Почему обратная? – Потому, что, стоит призадуматься, и перед нами неизбежно встает вопрос: как на протяжении веков тотального господства религиозного мировоззрения могли вершиться нескончаемые злодеяния, спряженные с клятвопредательством, убийствами в церквах и мечетях, уничтожении близких и не очень родственников и т.д. теми, кто, казалось бы, должен был думать о жизни вечной, перерождениях?

Мы же вместе с Вами попробуем предварить соразмышления над этим широким вопрос краткими рассуждениями о том

Из чего исторически вырастала нравственность, как составляющая «духовности»?

Начнем сразу «с места в карьер». Не претендуя на открытие, изложу тем не менее собственные раздумья. Нравственность или то, что к ней относим, на мой взгляд, исторически обусловлена двумя факторами, напрямую связанными с пониманием пользы и вреда, опасности, и соответственно Добра и Зла с бесчисленными вариантами ощущения и понимания всего этого.

Первый фактор – двоящийся. Условный вектор А – это пространственное расширение представлений О Добре и Зле. Второй, пожалуй, формирующийся несколько позже – фактор Б – это расширение такого же рода представлений и соответственно коллизий, сопряженных с принятием решений – во времени.

Второй фактор – это, опять-таки, расширение представлений об особой практической значимости настроений, взглядов и оценок Другого наших собственных мыслей, страстей и поступков.

Попробуем вкратце уяснить сказанное. Что имеется в виду под расширением пространственных представлений о Добре и Зле?

Нечто очень простое и вполне понятное. Мышление древнего, а в огромной мере и не только древнего, человека практически ориентировано, назовем ли мы его «пралогическим», пронизанным мистикой, либо как-то иначе. Человек думал о пользе для себя и для тех, кто ему дорог. Таким образом в центре двоичности Хорошо и Плохо. Стояло Я. Хорошо, что полезно и, по мере возможности, более безопасно для Меня. Плохо то, что угрожает Мне и вредит.

Но человек – существо социальное. Индивид без рода, клана… безмерно слаб, а то и буквально нежизнеспособен. Поэтому Полезным и «Хорошим» для Индивида сплошь и рядом оказывается то, что требуется его социальной группы, рода. При этом индивид, так же, как и отдельные особи животных (что особенно выразительно описано у П. Кропоткина) может оказываться в ситуациях, когда не просто индивидуальные потребности, но и личное выживание ставятся ниже родовых.

Но это еще только прото-мораль, лишь путь к морали в ее более позднем понимании.

Почему? – Да потому, что конкретные действия оцениваются не как таковые, а в зависимости от того, чем они совершаются. Мы убили и захватили Их – добро. Они Нас – зло. И это начинает восприниматься, как аксиома. Причем не поблекшая и сегодня.

Однако при расширении зон соприкосновения с иными родами комфорт и само выживание Отдельных индивидов и родов оказываются во все большей зависимости от умения не только одолевать, но и ладить с Другими. Поэтому определенные запреты, табу начинают распространяться и на соседствующих и прочих Других

Таким образом, наряду с дикостями, которыми похвалялись древние (да и только ли древние?) владыки, существовали и иные типы отношений, вызревали иные системы ценностей, сопряженные с расширением понятий Мы и Они. Например: не просто граждан отдельных полисов, а эллинов и варваров.

Идеальными же вершинами, своего рода маяками стали сужения Мо Ди о Любви, как равном отношении к Своему и Чужому и Евангельские слова о том, что для Бога нет ни эллина, ни иудея.

Что же касается расширения во времени, то оно требует особых размышлений. Замечу только, что оно оказалось и поныне оказывается связанным с исторической памятью и со способностью ценить и чтить создававшееся предками. Способностью, перераставшей в «странные» культы предков, следование традициям, давно изжившим себя в новые времена. Но, с другой стороны, историческая память может быть и многократно являлась стержнем и сугубо практических действий. Здесь я ухожу от оценок, лишь констатирую значимость исторической памяти и, увы, манипуляций ею, в практике человеческого поведения и расширения или сужения сфер понимания Добра и Зла. Допустимого и Табуировано-невозможного… 

Второй фактор – это расширение сферы представлений о Взглядах, Эмоциях и ожидаемых действий Другого относительно нас самих. Первоначально это отец, мать, старейшины рода. В становящемся классовом обществе – это господа, наделенные силой и правом наказывать нас и награждать. Здесь Добро все то, что влечет за собой поощрения, а Зло – то, что влечет за собой лишения и наказания.

В эту систему координат издревле включаются силы природы и, соответственно магические и божественные силы. Отсюда – разного рода табу и ритуалы, относящиеся к миру растений, животных и природы в целом.

Боги, а затем и Единый Бог – Это онтологически высший взгляд Другого. Вспомните икону «Христос Ярое Око» или строки Корана, о том, что не бывает тайной беседы трех, при которой Аллах не был бы четвертым. А кто-то может вспомнить и слова Лермонтова о Божьем Суде. В такой трактовке Высшее начало – Бог видит и знает все.

Думается, что именно этот, так поверхностно очерченный путь человеческой культур привел к появлению феномена и понятия совести. И одной из драматических черт нашей эпохи становятся грандиозные провалы на этом пути…

 

Эссе второе

 

Какова мотивация?

Этот вопрос – один из центральных во всей мировой истории культуры, да и в нашей обыденной жизни. Совсем не обязательно, чтобы он оттачивался вербально, да и просто глубоко осмысливался. Можно же просто жить, как живут, греющиеся на солнце кошечки. Жить одним днем. Кстати, даже такая жизнь может логически обосновываться. Например, в гедонизме.

Но множество вариантов поисков смысла зиждется на особой значимости потока явлений и ценностей, не ограниченных данностью отдельного индивидуального существования.

Такая неограниченность совсем не обязательно должна сводиться к представлениям о бессмертии индивидуального тела или индивидуальной «души».

Вспомним. Это может быть и дело, способное пережить человека. Образно и очень емко такие представления переданы в истории о том, как при захвате римлянами Сиракуз, когда римский воин занес меч над Архимедом, тот воскликнул: «Не тронь мои чертежи!»

Рассказ. Исторически не доказуемый: непонятно, кто бы мог сохранить эти слова. Но психологически очень точный.

Другой вариант – сохранение имени того, кто достойно сражался и умел достойно умирать. Не случайно о спартанцах писали, что те, идя на войну, приносили жертвы божеству, которое помогло бы поэтам достойно воспеть их подвиги. А о трехстах спартанцах, павших под Фермопилами, упоминалось, что перед неравным боем их царь Леонид произнес: «Давайте, завтракать… Ведь ужинать нам придется в преисподней». Идя на верную смерть, они не ждали ни блаженства, которое в будущем могли бы обещать христианство и ислам, ни даже своеобразного «рая» викингов, в котором павшие в сражениях попадали в Валгаллу, с пиршественным залом и котлами полными мяса. Но они верили в память потомков и значимость не запятнанного позором имени.

Та же логика настроений в упоминании о словах уже русского князя Святослава, произнесенных перед схваткой с более сильным противником: «Мертвые сраму не имут»…

Свои, широко известные версии посмертного существования существуют уже долгими столетиями в буддизме и индуизме.

В традиционном же христианстве и исламе рисуются яркие картины рая и ада.

Казалось бы, все понятно. Тем более, что можно до бесконечности приводить примеры того, как представления о мире порождали разнообразнейшие формы поведения – то жертвенные и даже возвышенно жертвенные, то совершенно нелепые, а то и просто дикие с нашей с вами точки зрения. Скажем, такие, как поступки поклонников индийского Даганнатха (Джагарнаута), которые бросались под колеса повозки, провозившей статую этого бога. Чтобы при следующем рождении иметь лучшую карму.

Можно вспомнить и еще более дикое поведение древнеиндийских капаликов – «черепников», пивших из черепов, живших в дуплах, шалашах и ямах, почитавших половую энергию Шивы, веривших, что умершие девушки могут продлить существование тех, кто при похоронах лишал их девственности. (Примечания в6 Повести о мудрости истинной и мнимой. – Л.: 89, с.156…).

А сколько ритуальных жертвоприношений известно истории культуры! И сколько убийств поощрялось и совершалось в целях обеспечения себе проторенного пути к райскому блаженству. Вспомним здесь лишь, ставшую метафорой старушку, которая, веря, что совершает благое дело, подложила хворост к костру, предназначенному для сожжения Яна Гуса, и тот, перед мучительной смертью воскликнул; «Святая простота!»

Наряду с этим можно было бы привести и множество примеров мужества, самоотдачи, честности, благородства или душевной твердости в борьбе за свое дело. Твердости, подобной лютеровской, когда рядовой провинциальный немецкий священник бросил вызов колоссу католической церкви: «На том стою, и не могу иначе!».

Все это я напоминаю не для того, чтобы обелить или очернить религию вообще, а чтобы продемонстрировать, как самые разнообразные, вплоть до альтернативных варианты образа жизни и конкретных поступков людей, доходящих до готовности переносить невероятные мучения и гибнуть, определялись представлениями о мире и верованиями. Различными представлениями. И различными верованиями. Но всех их объединяло то, что таковые становились определителями человеческого поведения. Особенно в критических ситуациях…

И вот тут-то я сравнительно совсем недавно почувствовал, что после десятилетий прикосновения к истории, философии и психологии религии оказываюсь в тупике, и могу лишь пытаться искать ответы на вопрос о тех формах поведения, образа жизни, которые, в отличие от упомянутого, контрастировали с декларируемыми верованиями.

В чем тут заковыка? – Да в том, что в мире на протяжении тысячелетий, а в значительной мере и сейчас, господствовали и господствуют религиозные взгляды. При этом и в иудаизме, и в христианстве, и исламе, и не только есть четкие нравственные установки, основанные на призывах к честности, верности слову и таким составляющим поведения, которые могут быть приняты и сугубо светскими людьми.

Но как же тогда объяснить то, что столетьями совершались убийства и клятвопреступления, зверства и прочее и прочее? – Ведь люди же стремились попасть в рай и панически боялись вечных адских мук.

Проще всего было бы ответить так, как язвительными и мыслящими людьми отвечалось не раз: «Да все это было для масс. Те же, кто стоял повыше, сами были зачастую циниками и просто не верили в то, что проповедовали. Рассказывали же о римских папах времен Возрождения, что такой-то мог сказать: «Святые воскреснут так же, как моя воскресшая серая лошадь», «Дева Мария была такая же девственница, как моя мать».

Рассказы не кажутся невероятными. Особенно в свете нашего недавнего опыта. Сколько идеологов «коммунизма» и «лидеров» разного рода стремительно переобулось, демонстрируя, что сами-то они (в отличие от более ранних) ни черта не верили. В этом отношении показателен вышедших еще в «советские времена» польский фильм (на русском под названием «Новые амазонки») о царстве демагогии, где миром, сугубо женским, как оказалось, управлял раскрашенный и переодетый мужчина… 

… Но не все же были и остаются абсолютными циниками. И среди власть предержащих не могло не быть верующих, естественно верующих, в соответствии с картинами мира того или иного времени.

Частично поиски ответов могут быть связаны со следующим. Тысячелетьями, причем задолго до появления христианства и ислама, в нравственно и идеологически целостные картины мира вплеталось магически-ритуальное мышление.

Иными словами, нравственно неприемлемое и даже явно преступное не оправдывалось (как у Грозного, видевшего себя, как ставленника Бога – и такое представление – реальность). Просто искалась компенсация, подобная заурядному откупу. Только откупались не от соседних владык, а от Высших либо Низших сил. На своеобразной версии откупа основана идея жертвы, зримо обрисованная еще в перстне Поликрата, и сохраненная в трансформированном виде в более поздних религиях.

Как вариант этой идеи – самоистязания, самобичевания, жесткие обеты и т.д., и т.п. Это все еще отголоски «язычества». Более же примитивный и одиозный вариант откупа связывают с торговлей так называемыми индульгенциями. Торговлей, вызывавшей искреннее неприятие и у таких искренне верующих людей, как Лютер. Не случайно не бесспорный, но в свое время прогремевший автор, как Лео Таксиль, даже называет суммы, которыми можно было бы смыть самые тяжкие грехи позднего Средневековья и Возрождения. По Таксилю, убийства брата, сестры, отца можно было бы искупить за 17 ливров с лишним. А вот за убийство епископа или прелата следовало заплатить в 6 раз дороже (Лео Таксиль. Священный Вертеп. – М., 1966, с.223- 224).

Главное здесь не в точности конкретных цифр, которую желающие сами могут проверить, а в том, что сам торг виделся таковым, антиморальным и антихристианским.

Однако уже идея исповеди и покаяния, как переосмысления собственной жизни, уже по своему революционна. Конечно. И тут была возможна ирония: «Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься». Но сама мысль о том, что пока человек живет в этом мире, мире, рисующемся греховным, он всегда может начать «с начала» и не просто откупиться, а переосмыслить свою жизнь, стать внутренне Иным. И эта идея работала и в системе ценностей, и в самой жизни. Хотя и не смогла охватить жизнь так, как хотелось бы для построения лучшего общества здесь на Земле. Кстати, и в советском обществе близкая к этой идее – идея «перековки», преображения человека, тоже была одной из центральных.

Здесь я для большей целостности повторяю многое из того, о чем уже писал. Но и эта целостность относительна.

Не буду лукавить, мне самому так до конца и непонятно, как могли совершать множество самых разнообразных, и не подкрепляемых даже видимостью логики и ссылок на историю (скажем, потомков Ноя и т.д.) преступлений, несовместимых с представлениями о путях к вечной жизни. Это вопросы, на которые лучше могут ответить другие. Но не убежден, что и эти ответы окажутся абсолютными. Особенно в наши дни, когда массовая культура и пропагандистские вихри смешали Добро и Зло в чудовищно ослепляющие и лишающие слуха коктейли.

 

 

«ПОТЕРПЕВШИЕ ПОБЕДУ…» ГИЙОМА СОВЭ И СОВРЕМЕННЫЙ АНАЛИЗ ИСТОРИИ

  

Книга канадского социолога Г. Совэ посвящена анализу неожиданных судеб советского либерализма, сыгравшего значительнейшую роль в том, что Совэ назвал «крахом демократии в России» во времена Ельцина.

На фоне интернет и прочих дискуссий об истории, сплошь и рядом превращаемых в подпорки «злободневности» эта книга показалась мне образцом, а точнее нормальным, добротным примером собственно исторического анализа.

Это не значит, что все в работе бесспорно. Так, 1991 год – год гибели СССР был объемней, а «подковерные игры» нуждаются в особом анализе. Но что привлекло у Совэ собственно меня?

Первое – это то, что он не брызжет слюной, а, имея и собственное мнение, анализирует. Причем анализ этот основателен. По его собственным словам, он использовал только лишь из времен Перестройки две сотни документов. Да и сама книга буквально насыщена текстами.

Второе, что драгоценно уже само по себе – это попытка «сквозного» взгляда на историю, когда советское и постсоветское, рассматривается с учетом предсоветского, а «перестроечные» коллизии в СССР сопоставляются с происходившим в странах Восточной Европы.

Третье – это живая, полная трагического драматизма диалектика. Поставив в центр своего исследования проблемы морали, Совэ буквально препарирует процессы, в ходе которых моральные устремления и нравственные переживания вели к результатам, далеким и даже противоположным тем, к которым стремились собственно представители интеллигенции, будь то начало ХХ века или конец его.

Но что здесь очень важно, так то, что и история революционного движения, и непосредственно история СССР у Гийома Совэ не выпадает, не выплескивается из потоков нравственных поисков. Более того, он стремится продемонстрировать, что советские и предсоветские реалии не просто не были чужды проблемам морали (подменяемым узким прагматизмом), но и были тесно связаны с моральными поисками и установками. В частности, приводится пример, что еще в 60-е гг. на Западе подсчитали, что количество материалов, посвященных морали в СССР было значительно большим, чем в «западном мире».

Для революционных идей и идей уже советского общества были свойственны и идеи самопожертвования с соответствующими образами-эталонами героев, и мораль, мораль коллективизма и взаимопомощи. И, конечно же, не было чуждо понятие «совести»…

Вполне понятно, что здесь речь идет именно об идеалах и образцах должного поведения. 

Уходя от изложения целого ряда очень значимых моментов исследования (книгу уместней читать непосредственно), хотелось бы уже собственным языком передать главное- то, что, исходя из работы Совэ, именно культивировавшаяся в СССР тяга к нравственным эталонам и ощущение значимости нравственных проблем стали динамитом, взрывавшим коснеющие, окаменевающие доктринальные представления о реальности. Перестройка, как это уже многократно писалось и говорилось, и в СССР, и на постсоветском пространстве, акцентировалась на несоответствии многих сторон реальной «советской жизни» декларируемым идеалам.

В итоге же идеалы оказались обрушенными и оплеванными, а реальность стала несравненно чудовищнее. Что, добавим уже сами, помимо прочего явлено буквально с «выворотом кишок» в талантливых, но перенасыщенных грязью записках «Баламута».

Собственно же Совье наряду со многим иным тонко замечает и такую особенность «либералов», причем, кумиров, властвовавших над массовым сознанием (в том числе и сознанием автора этих строк), как сочетание монизма и плюрализма. Требуя отказа от постулатов прежнего «единственно верного пути» и многоголосия, кумиры все чаще скатывались к новым «единственно верным путям». Более того, такой эталон совести и ума своего времени, как академик Лихачев, настаивал на резком разделении лжи и правды, утверждая, что всякая полуправда – уже ложь.

Вспомним с высот нашего нынешнего времени: чем это отличается от «Мир раскололся на две половины. Нет на земле никаких середин»?

Кульминацией же очень не простого и не прямолинейного падения либерализма и все стремительнее скатывающегося «антибольшевизму» и антисоветскости либерализма стало письмо 42-х, опубликованное сразу же после расстрела парламента в начале октября 1993 года. Совэ упоминает и еще одно письмо, появившееся вскоре после первого.

Сегодня практически каждый может найти в интернете текст письма 42-х, подписанный людьми с блистательными именами, включая, увы того же академика, многих именитых, прославленных поэтов и т. д.

Вчитавшиеся в текст письма могут почувствовать , что именно тогда текст не был слишком уж одиозным. Пытавшиеся оградиться от нового вала репрессий и напуганные угрозой очередной Гражданской войны кумиры дружным хором заголосили: «Чур меня! Чур меня!».

И кто знает, не стал ли бы иной разворот событий еще более кровавым? – Кстати, у Совэ цифра жертв столкновения занижена. – Но это уже, равно, как и дебаты о возможных вариантах развития событий, отдельная тема.

Для нас, вглядывающихся в это совсем недавнее прошлое, происшедшее – еще не зажившая рана. А для кого-то еще и личная. Сын одного из моих двоюродных братьев, не доживший и до 19 лет, только дав знать родителям, что отправляется в белый Дом, так и не вышел живым. При 190 см. роста и широченной груди он был еще совсем ребенком и, наверное, искал приключений… И только ли их? Да и не один он пал в этой бойне…

Но… многие ли из тогдашних кумиров готовы были по пушкински призывать к милости «к падшим»? – Заметьте: не побежденным, а падшим, то есть к тем, кто мог быть и неправым.

Вспоминаю, всплывающие вновь телевизионные картинки тех лет. Танки, бьющие прямой наводкой по зданию парламента, экранную ложь и взвизги восторгов, сочетающиеся с призывами особо наградить наших «западных» партнеров-спецкоров, так мужественно и оперативно запечатлевших трагедию… И думаю: трудно быть однозначно строгими к нашим кумирам-подписантам. Ведь и они, так же, как и миллионы, были отравлены страхами возврата демонизированного былого и дымом, сжигаемых вчерашних ценностей.

Но сказанное и сделанное остается сказанным и сделанным. Судьба либеральной интеллигенции оказалась незавидной. «Ненавидимая большинством населения и презираемая новой бизнес-элитой, которой не нужны были их нравственные идеалы, либеральная интеллигенция, возглавлявшая демократическое движение, была окончательно оттеснена на обочину постсоветской политической жизни…» (Гийом Совэ).

Здесь можно было бы уже банально поставить точку. Не в силах удержаться от личного. А личное – и в бликах памяти не только о писаном. У меня перед глазами концерт – кажется. На Красной площади. Сразу после боен у Белого Дома, в Белом Доме и у Останкино. И почему-то всплывает сиропная улыбка Ростроповича. Рождающая у меня (вот странно!) чисто эстетическое омерзение. Сродни тому, которое может вызывать лягушка в оливье. То есть нечто отнюдь не сугубо логичное, рассудочное.

Правда, тогда и Евтушенко выступал в каком-то зале со своими стихами. Не отменил же. Но все его выступление мне неизвестно… И потом, несколько позже (если только память мне не изменяет) писал он о Ельцине «со своими опричниками».

Но вот Евтушенко у меня такого, сугубо эстетического неприятия не рождает. Да он – как знамя, мечущееся на ветрах Истории над полями сражений. И, пожалуй, не только. Возможно, что при всех своих «ляпах», обрывах «художественности» и прочая, и прочая в своем лучшем – Реальный Поэт. И не брызжущий слюной антисоветчик. И, как мне кажется, не тот, кто кормится поеданием Прошлого.

Повторюсь, который раз: меня воротит от запоздалой антисоветчины. И не потому, что в советском обществе все было «Хорошо». А потому, что это уже было. Есть сегодняшние и еще живые свежевчерашние боли. А пляски вокруг «родимых пятен коммунизма» – пляски под те же. Только стилизованные мелодии былых плясок вокруг «родимых пятен капитализма».

Прошлое, как и шахматные партии, схватки на ринге, на ковре или в октагоне, битвы прежних лет нуждается в анализе, а не в шаманских камланиях, затуманивающих мозги.

И, наконец, пока последнее: а как быть с ответственностью таких, как Лихачев- все таки не увлекающийся поэт, а ученый-мыслитель. Не случайно же в одном из самых недавних откликов на сайте «Нашей газеты» один из читателей отнес Лихачева к разрушителям СССР.

 

Думаю, ответственность Лихачева и таких, как он, включая и меня самого (просто я не вещал тогда с союзных трибун, но рефлексировал похоже) – это ответственность факельщика, который нес факел, чтобы освещать людям путь к Должному (по его мысли) будущему. Нес, да не смог (и мог ли?) удержать факел в руках. Вырванный же из рук Тоскующего о свете гуманиста, факел стал рассыпать искры все незатухающих убийственных пожаров…

 

  

ПРИКОСНОВЕНИЕ К СТАРОМУ ЖУРНАЛУ

  

Один мой добрый товарищ нашел среди выброшенных (слава Богу есть так называемый книгообмен) старый журнал «Знамя» середины 1994 года. Года, когда отсверкала своими фейерверками Перестройка и стал рассеиваться дым от словесных и прочих хлопушек, и года, когда еще была свежа кровь 93-го, а постсоветские веси взбухали вулканчиками опять-таки кровавых столкновений. То есть года, когда, пусть не все, но многие из имеющих глаза и уши начинали прозревать и мучительно излечиваться от интеллектуальной глухоты…

Журнал из известных, но не самых громкозвучных. Но какая россыпь знакомых массовому читателю имен! Здесь и Вознесенский, и Михаил Веллер, и Виктор Ерофеев… И тираж-то свыше 64 тысяч.

Для меня лично особенно примечательным показался «Вызов» Александра Панарина, чье «Искушение глобализмом», но уже 2002 года издание – отдельной книгой – до сих пор у меня на книжной полке со множеством закладок меж страниц.

Красивые схемы и какие-то детали могут быть желающими и оспорены.однако тревожная и стремящаяся заглянуть в будущее мысль неоспорима. Да и наблюдения Того Настоящего и сегодня стоят того, чтобы их перечитывать.

Более же всего зацепил давно знакомый Веллер. Веллер, к которому я вроде бы отношусь очень даже критически. Но у меня почти нет тех, кого я бы не принимал вообще. Ну, представьте себе человека, садящегося за клетчатую доску. Станет ли он обрушивать шквалы эпитетов (хвалебных, либо напротив) на Корчного, Карпова, Каспарова..? – Нет, он станет погружаться в партии и вникать ходы. Только и всего. Так же и для меня аудио или письменные тексты – это своего рода партии, а авторы – те, кто оказывается подчас по ту сторону стола. То есть здесь главное не то за какую команду кто-то играет. А как.

В журнале же один из объемных «материалов» – Веллеровский «Ножик Сережи Довлатова», слегка иронически названный автором «литературно-эмигрантским романом».

Что здесь мне показалось главным? Речь тут, в пику только, что написанному, идет уже прежде всего об ощущении, а не анализе буквоеда.

Главное – ощущение таланта. Здесь Веллер даже не виртуоз, а эквилибрист слова. Почти весь текст – это цирк с его чудесами не только эквилибристики, но и акробатики и воздушной гимнастики словесности. Эффектно, филигранно и мастерски.

В чем-то Веллер здесь напомнил мне самого Довлатова. Правда, напомнил – не значит повторил. Для меня (пусть очень субъективно) Довлатов – самый светлый и самоироничный автор из тех, кого встречал на читательских перепутьях. Именно Довлатов коротких вещиц, легких, как цветные воздушные шарики.

Веллер «Ножика…» иной, более колкий, о той же довлатовской прозе, при всех экивоках в сторону метра, можно (если память мне не изменяет) прочесть, что так писать можно «погонными метрами».

И все же его едкость – это не просто едкость того, кого в какой-то момент «недооценили» Местами он не только виртуозно мастеровит, но и глубок, и убийственно точен.

Напомню здесь только два, запавших в меня фрагмента. Первый о мате, который вместе с порно начал в годы перестройки свое «монгольское нашествие» на миры русской художественной словесности.

Воспроизведу в усеченном виде самого Веллера: «Материться…. человек умеет редко. Неинтеллигентный – в силу бедности воображения и убогости языка, интеллигентный – в неуместности статуса и ситуации. Но, когда работяга, корчась, да ручником, да вместо зубила попадет по пальцу, – все слова, что из него выскочат, будут святой истиной, вырвавшейся из глубины души… Когда же московская поэтесса, да в фирменном прикиде и макияже, да в салонной беседе, воображая светскую раскованность, женственным тоном да поливает, хочется послать ее мыть с мылом рот, хотя по семантической ассоциации возникает почти физическое ощущение грязности ее как раз и противоположных мест.

Вообще, чтобы святотатствовать, надо для начала иметь святое…» («Знамя, !994, №6, с.60).

Кстати, язык самого Веллера насыщен богатейшими ассоциациями…

Что же касается, трансформаций в «послеимперской» литературе», то в это лучше погрузиться самим – там же, с.72 – 74. Я же безыскусно подмечу, что Веллер может быть не только искусником и искусителем Слова, а и, безусловно, глубоким.

Правда, последние страницы «Ножика… мне показались напоминающими ту самую «вторичную» литературу, которую с такой элегантной беспощадностью препарирует сам автор «Ножика…» . Главный персонаж "Литературно-эмигрантского романа» порхает по миру, встречаясь за беседами, разогреваемыми соответствующими полуэкзотическими напитками, с разнообразными именитостями и полуименитостями. Перечислять страны – пальцев не хватит – не только на руках, но, наверно, и на ногах. Правда, о самих-то странах и узнаешь не слишком… Впрочем, таковы законы жанра. Чего же тут критически гундосить?

И я б, наверное, не вспоминал здесь эту интригующе-талантливую, но, все-таки, букинистику, если б не сегодняшний и еще сравнительно недавний вчерашний день.

Перед нами прямо классический образец. Профессионал, бесспорно, значимый в Своем деле. Словесник с биографией, замечательной именно для писателя. Человек думающий, значит, и имеющий право рассуждать о философии. Ведь философия – не позавчерашний «почтовый ящик», вход в который только через проходную которого, где у дверей, сменяя друг друга стоят Канты, Марксы, Гегели и новомодные постмодернисты.

Но вот, когда дело доходит до нашего или или только кажущегося нашим «Князя и Хана» (написанного очень увлекательно и доступно), то ввергают в сомнение не сами по себе авторские экстравагантности, а куда более простые мысли: где и когда автор при своей столь яркой, как рубашки Евтушенко, биографии, успел углубиться в источники и историографию?

Говоря сухим научным зыком, насколько это «репрезантативно»? Только-то и всего.

А вот, когда входишь в мир блогеров – мир, в который энергично вошел и цитируемый автор, то становится грустновато.

Если авторы прежних текстов, да и такие обочинные авторы мелких заметок, как и пишущий эти строки, садятся за стол и ноутбук, когда уж невтерпеж, то интернетные властители дум слишком уж часто оказываются в иной ситуации: им надо выдавать и выдавать на гора. Им надо вещать, а то и перестирывать мантии пророков. Вот в Веллере-пророке я, как раз и сомневаюсь. Как, впрочем, и во многих, практически во всех, становящихся на котурны пророчеств. Ребята, милые, Вы же переходите в пределы своей некомпетентности или, в лучшем случае, малокомпетентности. И в этом великий подвох наших дней. Ведь немалое число слушателей вам продолжает внимать, как профессионалам. Но профессионализма-то тут, как раз и не достает. Скажем, если бы я, или те, у кого схожая и даже куда более глубокая проф. подготовка в философии и истории, стали бы вещать о гинекологии или ядерной энергетике, то слушателям и читателям мы могли бы просто заморочить головы. Увы, такое «заморачивание голов и размахивание дубинками имен столь не редко во вселенной интернета.

 

 

ПРОБЛЕМА ЭМОЦИОНАЛЬНОГО ОКРАСА И ТАБУ В ШОУ, ИСКУССТВЕ, ИНФОРМАЦИОННЫХ БЛОКАХ

  

Первое. Прогромыхавший «инцидент».

Свои размышления, размышления полемические, я хотел бы начать с того, что, казалось бы, очень далеко и от шоу, и от литературы, и от искусства. Но с того, что меня самого буквально будоражит уже недели, если не дольше. Это история, взбудоражившая не только меня, а и всю область, да и во многом целый Казахстан.

Это, выплеснувшаяся в СМИ, история врача и пациента, промежуточным итогом которой стал начавшийся недавно суд. «17 июля на приеме в Костанайской областной больнице пациент Саренжепов ударил хирурга-уролога Антона Кистанова кулаком в лицо. Тот, потеряв сознание, рухнул на пол. Очнулся он в отделении реанимации» (Галина Каткова. «Но не все лезут драться….» Начался суд над пациентом, который избил врача на приеме в больнице» – Наша газета, 2 октября 2025 г. Пациент был приземист, а травмированный врач был высок и при падении «ударился о плиточный пол, не успев сгруппироваться».(Это уже из публикаций 24 июля «Пациент в СИЗО…» и «Приходите за помощью и бьете врача! («Наша газета, с.1 и с.?). Он де не только принимал пациентов. Судя. По СМИ, и днем ранее, и непосредственно накануне «инциндента» врач был на операции.

Последствия падения оказались таковыми, что врача пришлось срочно отправлять в Астану.

Сам врач, того, что связано с ударом вспомнить не может. Пациент же, приехавший в день происшествия уже на второй прием, говорит так: «С регистратуры мне начали хамить. Боль была невыносимая. Я раз десть подходил к регистратору. Они мне хамили, говорили: «Сиди и жди. Мы звоним врачу. Он спустится». Я ждал два часа. Поднялся к главному врачу. Хотел сказать, что это за отношение такое. Я же не просто в очереди, я же с болью. Гавврача не было. Я обратно спустился. Опять говорят: «Жди». Они там какие-то агрессивные все… Я сказал, что буду звонить в министерство здравоохранения, так как регистратура хамит, врача нет. Я там что, должен был умереть!.. Они позвонили врачу, говорят, что я собрался в министерство звонить. После чего он спустился. И у него было хамское поведение… говорил в ходе допроса Саренжепов».

По его словам. Врач его обзывал, оскорблял – провоцировал, одним словом.

– В ходе его хамского поведения я его ударил. Сам не понял, как это вышло, – сказал подсудимый. – Смотрю, он упал. Я испугался, побежал в регистратуру врачей звать. Я вину свою признаю. Чистосердечно раскаиваюсь…

При этом он стоял на своем: его до мордобоя довели боль и все сотрудники, и врач «хамским поведением» ( «НГ», с.3).

Для незнакомых с публикациями уместно вспомнить, что в июльской статье говорилось: «подозреваемый раньше неоднократно привлекался к уголовной ответственности. Ели точно, то семь раз. За кражу, за нарушение неприкосновенности жилища с угрозой насилия, за управление транспортом в состоянии опьянения, хулиганство. И раз за разом дела прекращались в связи с примирением сторон» («НГ»… с.7). Правда, из текста не совсем понятно, какие стороны могли примиряться в случае с Управлением транспортом». Но вернемся к октябрьской публикации.

«В суде к делу были приобщены характеристики С. От односельчан.., в том числе от директора школы. Характеристики самые лестные: внимательный, всегда готовый помочь, спокойный с обостренным чувством справедливости.

При этом в биографии Саренжепова несколько погашенных судимостей…» В частности, по сути, с обвинением в «грабеже». На что С. «ответил, что попал в плохую компанию».

Уголовная статья, которая вменяется ему сейчас дает возможность сторонам примириться. Потерпевший оценил нанесенный ему моральный вред в 2 млн. тенге плюс издержки на адвоката. Если до окончания судебного процесса Саренжепов удовлетворит эти притязания, история может окончиться мировой» (… 2 октября, с.3).

 

Второе. Ох уж этот «эмоциональный окрас» и причудливая субъективность нашего восприятия информации.

Итак, воспроизведенные материалы сделаны блестяще, с позиций журналистского профессионализма. Впереди не исключен хеппи-энд. Что же тогда меня так зацепило и все не отпускает? – Нечто, акварельно обрисованное Вознесенским: «Все хорошо пока что. Лишь беспокоит немного ламповый, непогашенный свет посреди дневного».

Отодвинем в сторону характеристики и сугубо судебную сторону дела. Оставим это профи-юристам.

Меня и удивило, и заинтриговало то, что, оказывается, подобные ситуации можно не только понимать, но и воспринимать по разному.

Не вправе обобщать, но те мужчины и часть тех женщин, с которыми мне довелось беседовать акцентировались на разном, но при этом вытекавшем из их жизненного опыта.

Реакция иных, и очень образованных, интеллигентных женщин оказалась такой: «Но ведь его же обхамили! И почему раскручивают только эту сторону? Вот был же случай, когда сотрудник «скорой» избил пенсионера. И такого шума нет».

Заметьте: вся наша утомленность от неурядиц, а в бытовые неурядицы, видимо, больше и эмоциональнее втягиваются женщины, в реакции подобного рода.

Хотя с точки зрения «фактологии» здесь сразу встает заковыристый вопрос: а о чем речь? – Что мы знаем об ударе? – То, что зафиксировано документально.

А что нам, посторонним, исходя из узнанного, известно о «хамстве медиков»? – То, что говорил, человек, который в силу сложившихся обстоятельств вынужден защищаться. Что это было за хамство? В чем оно проявлялось? И насколько конкретные его формы могут быть доказаны? – Пока лишь слова одной из сторон.

И здесь не просто сложности отдельного судебного дела, а гигантских размеров пята всей мировой истории. Так, о греко-персидских войнах мы знаем со школы, прежде всего, потому, что писали греки и т.д., и т.п. И сплошь и рядом больше того, о чем красноречиво говорил один из участников, событий узнать не можем. По крайней мере, из той публикации, которая уже рождает вихри суждений и эмоций. Причем сам автор четко на это указывает. Но именно эти «ополовиненные знания», пополняясь нашим предыдущим жизненным опытом, распаляют наши эмоции и подталкивают к категоричности суждений.

Интересно, что при всем при этом те мужчины, с которыми беседовал, больше акцентировались на ином. На том, что смутило меня не столько в самих публикациях, сколько в эмоциональном окрасе одного из заголовков: «Но не все же лезут драться» (цитата из сказанного на слушаниях – Ю.Б.) Начался суд над пациентом, который избил врача на приеме в больнице».

Мужчины обратили внимание на специфику и неточность эмоционального окраса слов. «Избиение», «Драка», «Драться» и нанесение удара при словесном столкновении (если оно было) – это эмоционально совершенно по разному окрашенные вещи.

Драка подразумевает ситуацию, при которой различные стороны на страиваются на физическое столкновение. Она может восприниматься, как что-то гадкое. Но… Драка и драчливость подразумевают готовность не только наносить, но и получать удары. В этом слове звучит какой-то мужской подтекст. Однако по отношению к конкретно описанному случаю драки и даже «драчливости» не было. Избиение, напротив, означает серию ударов тому, кто слабее, либо оказался в таком состоянии, что уже не может ответить. И здесь, при всей уродливости самого акта за словом маячит тень демонстрируемой силы. Но избиения тоже не было. Был удар. Спонтанный, по словам того, кто его нанес.

Не сужу конкретно мне незнакомого человека. Я лишь подытоживаю позицию мужчин, когда-то четко обозначенную Высоцким: «Я не люблю, когда стреляют в спину. Я даже против выстрела в упор». Неожиданный же удар в лицо, да и не только, может по своим последствиям быть аналогом «выстрела в лицо» или точка человека с обрыва. То есть действия, которое на уровне подсознательном подразумевает безответность. Прибавьте к этому, что драма развернулась в лечебном заведении. Там, где применение кулаков не подразумевается. А стал бы тот же человек даже подсознательно действовать так же, окажись он в отделении полиции? –

Большой вопрос. Мы все, как и животные, за редкими исключениями, подсознательно учитываем соотношение сил и возможность жесткого ответа. Можем ошибиться. Но это – иное дело.

Я к тому, что и здесь смутный, но все-таки ореол мужественности и борьбе за справедливость при трезвом взгляде оказывается сомнительным. Да и сама жизнь, бывало, и не раз демонстрировала изменчивость «спонтанной воинственности». Приведу лишь один маленький, но психологически значимый эпизод – один из тех, свидетелями, а то и участниками которых бывают многие из нас. В самом центре города среди дня некий довольно рослый парень «под парами»стал «качать права» двум некрупным интеллигентным парням-казахам. Современные казахи, особенно молодые, в значительной своей части становятся народом статных красавцев и богатырей. Не случайно у Казахстана столь заметные успехи в боксе и различного вида единоборствах. Но многие ли, даже в подпитии станут нарываться на таковых? – Жертва агрессии выбирается. Об этом хорошо известно виктимологии. И что же?

Совершенно посторонний паренек, не уступавший в росте «качателю прав» спокойно встал со скамейки и без особого напряга лягнул задиру… И тот, еще мгновение назад являвший мужество, забыв все свои претензии к тем, кто слабее, побежал трусцой…

А при чем тут СМИ и искусство? – спросите Вы. Газеты сейчас читают все меньше. В театры – «хорошие? или провоцирующие наиболее ярые участники «инцидентов» обычно не ходят. Да и телевизионные экраны не вездесущи. А вот сама атмосфера, создаваемая в том числе и шоу. И искусством, и СМИ, сама эта атмосфера, увы, насыщена токсинами.

Затронем здесь лишь две составляющих. Путаницу в понятиях, рождающую и путаницу в логической оценке конкретных явлений. И нравственно эстетическую рыхлость, активно взрастающую с времен Перестройки.

Что касается понятий, то, как это не покажется парадоксальным, немалое число докладов на научных конференций и статей наводят на мысль о том, что при всех достоинствах более раскрепощенной мысли советские философско-гуманитарные области исследований обладали большей понятийной четкостью, нежели современные. В чем-то уподоблявшиеся схоластическому богословию былых веков они при этом ориентировались на четкие системы координат. Понятия буквально «обсасывались», оттачивались, условно говоря, так же, так те или иные элементы физической подготовки в видах спорта с устоявшимися правилами. Сама ограниченность пространства для мысли подталкивала к сосредоточению сил на обтачивании такого рода.

Сегодня же пока видимо еще продолжается промежуточный период, когда новое еще не обрело жестко застывающих форм. Во всем этом своя диалектика сплавов плюсов и минусов. Но на различных этажах массового сознания, шоу, СМИ, художественного творчества эта диалектика активно являет деформированные либо недооформленные формы мысли и псевдомысли.

Вторая составляющая – нравственно-эстетическая рыхлость, нравственно-эстетический смог, в котором размываются контуры необходимого, желательного, дозволенного, нежелательного и категорически недопустимого, жестко табуированного. Причем не только и не столько на уровнях сознания, убеждений (хотя и это значимо), сколько на уровне более глубинном, выраженном лютеровским: «На том стою и не могу иначе».

Голландский приматолог Франс де Вааль в своей богатой идеями и остроумной, хотя и не бесспорной книге «Наша внутренняя обезьяна» написал о том, что его профессиональные наблюдения привели к мысли о значимости иерархии в социальной жизни, как животных, так и людей: «Хотя, – размышляет он, – положение внутри иерархии определяется конкуренцией, сама иерархическая структура, однажды установившись, устраняет необходимость в дальнейших конфликтах… Даже те, кто верит, что люди более склонны к равенству, чем шимпанзе, будут вынуждены признать, что наши общества не смогли бы функционировать, не будь в них общепринятого иерархического порядка. Мы жаждем прозрачности иерархии…» (Пер. с англ. Альпина нон-фикшн, 2024, с.99).

Нарушение же устоявшихся структур в человеческой истории сопряжено со смутами и особенно кровавыми событиями.

Следуя этой логике уместно добавить, что сама устойчивость социальных структур напрямую связана с, пусть относительной, но устойчивостью иерархий ценностей, правил движения по дорогам жизни.

И вот тут-то мы встречаемся, опять-таки, с острейшим диалектическим (и только ли диалектическим?) противоречием потребностей в устойчивости и движении, особенно остро проступающих в сфере искусства, когда, по словам виртуоза звучащего Слова А. Вознесенского (виртуоза, в чьем творчестве мы видим и шокирующие срывы, которые могут восприниматься и как обрушение вкуса, художественного чутья): 

Художник первородный –

Всегда трибун.

В нем дух переворота

И вечно бунт.

Проблема такого сочетания – из центральных во всей истории человечества. Но, поскольку мы сегодня погружены в смог Промежуточной Эпохи, постольку я, хотя бы пунктирно, коснусь некоторых опасностей и проблем того нравственно-эстетического смога в который мы погружены. Смога опаснейшего, что, в частности, я попытался наглядно продемонстрировать на примере из реальной жизни.

Но и здесь истоки этих опасностей, как минимум, двояки. Первое из «совиных крыл» этих опасностей – в истончении и стирании нравственно-эстетических табу в сферах информационных и областях художественной культуры, сферах публичного взаимодействия. То опускание планки, которое, в частности, с чудовищной наглядностью продемонстрировал в недавнее время Жириновский в мире политических шоу. И существенное здесь для нас не столько в том, что он конкретно вещал, и в чем был сведущ, а в чем – нет. Гораздо значимее иное – В.Ф. оказался одним из тех, кто открыл шлюзы публичного хамства.

Нечто подобное можно сказать и о грубой и прямо «ненормативной лексике» в публичной сфере и сфере художественной культуры. Дело же тут не просто в словах, жестах, тональности, как таковых, а, прежде всего в том, что все это являет себя на крутых поворотах истории в целом и культуры, в частности, когда невольно хочется воскликнуть: «Сбавь обороты на поворотах!»

Я и сам не без крепких слов. И привык к лексике улицы, где даже совсем девочки просто говорят матом. Я об ином – о вторжении словесно-эмоционального ила в сферы публичные, сферы того, что относят к художественной культуре.

Тревожность усиливает и то, что такое вторжение, как правило, сопровождается, а точнее, сливается, с понижением и художественного уровня, и информационной наполняемости.

Ну, ввернул блогер, в восторге от себя самого, «нецензурное словечко. А слушать-то и нечего – мыслей кот наплакал. Актер что-то там обронил со сцены или с экрана. Но есть ли в этом «что-то» нечто, что обогатило бы и меня? Не рождается ли вопрос, прозвучавший в давнем стихотворении Евтушенко «Граждане, послушайте меня!», когда, кроме этих призывных слов и сказать-то нечего?

Ведь в таких случаях- а их не счесть- ненормативная лексика и т.п. превращается в бутафорию лжи – раздутые гульфики для информационно-творческих импотентов. Натыкаешься на таковых и невольно думаешь сам: «А на сколько букв мне тебя самого послать: на три или на пять?»

К этим, лишь вскользь упомянутым проблемам контента и эмоциональной насыщенности (которая уже сама по себе – контент) добавляется принципиальная проблема уже упомянутого Поворота, Излома, вброса Табуированных Впечатлений.

Я уже не раз писал (причем в этом был вовсе не оригинален), что взлетевшая на волнах «свежего ветра» Перестройка несла с собой серию направленных и полуинстинктивных сломов табу. При этом одними из самых «таранных» стали табу и ограничения в этико-эстетических сферах.

Упомянем ту же наготу и секс. На протяжении истории человечества эмоциональное отношение к ним было неоднозначным. Но в рамках определенных культур и эпох – жестким и чрезвычайно жестким.

И что же стало происходить, когда все это «в одно время» хлынуло на советские и постсоветские экраны? – Чудовищные по силе взрывы эмоций, сопровождаемые «новыми» формами обмана: нам по традиции что-то вещали о социальности, проблемах общества, а в зрителя врезалось Иное. Непривычная демонстрация гениталий и секса затмевала все прочие впечатления. Действовали, своеобразно преломленные законы Доминанты.

Казалось бы, речь идет о вторичном. Но вспомним оброненное одним из персонажей Достоевского: «Если Бога нет, значит все дозволено!» Не буду оригинальным, но здесь глубочайшее наблюдение, далеко не сводящееся к плоско понимаемой религиозности. Так и тут, в сфере наготы и секса, «чернухи» или насилия, демонстрируемого под лупой. Минута антитабуированного зрелища затмит все прочее, что будет демонстрироваться наряду с этим.

Прибавьте к сказанному возрастающую полицветность Зла. Как бы уводя от утомительной двуцветности, экраны рисуют нам «объемно» и Зло и Добро. И, опять-таки «импрессионизм», размытость красок в эстетико-нравственной сферах рождает такие проблемы и коллизии, которые еще осмысливать и осмысливать.

Тут уместно заметить, что я не случайно в начале этих размышлений столь основательно цитировал текст одной из публикаций о драматическом происшествии в больнице. Повторяюсь: автор был корректен, как журналист. Но значительный газетный объем высказываний Преступившего Табу, создавал определенный фон восприятия происшедшего и воздействовал на это восприятие информации уже независимо от намерений автора…

Правда, здесь можно было бы вспомнить и «Тихий Дон», и «Сорок первый», и «Хаджи Мурата», и «Мастера и Маргариту». Но там были такие объемы многослойной ценностной реальности человеческого бытия, которые с поп-культурой едва ли сопоставимы – даже поверхностно.

Все упомянутое дополняется спецификой личностного восприятия, личного жизненного опыта, сквозь горнило которого проходи восприятие информационных потоков и художественного творчества.

Во всей же своей совокупности переживаемый в последние десятилетия на постсоветском пространстве социо-культурный поворот напоминает об угрозах художественному творчеству, продемонстрированных в иные эпохи. Так, можно встретить упоминания того, что римский цирк, гладиаторские бои, публичная травля людей животными ударили по всемирно значимому древнегреческому театру.

Самая выразительная игра актеров начинала блекнуть в мире, где стало обыденностью фонтанирование крови. И уже в собственно театральные постановки вторгалось уже не театрализованное насилие, когда актеров в какой-то момент заменяли приговоренные к наказанию преступники, подвергавшиеся на сцене реальным экзекуциям. Иными словами, в силу развертывавшихся процессов, объективные потребности в высокой художественности снижались. Как, в какой-то мере, снижаются и ныне.

И, наконец, о еще одной тенденции в диалектике нашей эпохи. Размывание нравственно-эстетических границ и ломка табу сопровождается стремительным броском «Иных» сил. Это силы иных культур. Иных, в чем-то искусственно насаждаемых норм. Но при этом таковых, которые становятся зримой и осязаемой составляющей уже так называемых «западных цивилизаций».

И тут встает масса вопросов, имеющих не просто сугубо практическое, но жизненно важное значение. Вспомним трагическую историю с французским изданием «Ш.Э». На часах эпохи она была лишь мгновение тому назад. Но в то мгновение были и те, кто примером своим призывал присоединяться к мощному французскому движению: «Мы-.. Ш…» Но, при всем сочувствии к жертвам терактов, уместно ли было пытаться так демонстративно втягивать в такого пода процессы постсоветское пространство?

Речь тут не об оправдании фанатизма и обскурантизма, а о стремлении к тем границам, тем табу, которые бы содействовали большей безопасности совместного существования представителей разных культур. А это многослойная и многоаспектная задача, которая не может быть решена раз и навсегда. Задача и проблема, которая, хотим мы это осознавать или нет маячит сегодня и пред многоликой, сплошь и рядом раздираемой противоречиями современной культурой.

Наш мир, включая и мир искусства, художественного творчества вступает и уже вступил на такую тектонически зыбкую почву социо-культурных, эмоционально-нравственных сплетений и противоречий, забывать о которой уже просто опасно.

 

 

СТАНОВИМСЯ ЛИ МЫ ПРОВИНЦИАЛАМИ В МИРЕ СЛОВА?

 

Казалось бы, странный вопрос: о каком провинциализме можно говорить в глобализующемся мире? – Но не спешите с ответом. Именно наше время вынесло нас на острие серьезнейшего противоречия. В чем оно?

В сфере обыденного, узко практического и даже отчасти научного общения новые поколения гораздо «продвинутее» поколений еще советских лет. А вот как обстоят дела в мире Художественного Слова? Нет ли тут серьезных поводов для беспокойства?

Как так? Почему? – Мне видится, дело в том, что с распадом Союза стало резко сужаться и пространство Художественного Слова, о каком бы языке мы не говорили. Ведь Живой Язык, язык искусства, художественной культуры – это язык, постоянно вбирающий в себя не просто новые, в том числе и «чужеродные» слова, но и образы, живые составляющие самых разнообразных культур. Языку это так же необходимо, как организму разнообразная пища.

Но давайте, хотя бы поверхностно, сравним современную ситуацию с тем, что мы имели в советские и досоветские годы. Русский язык был не просто языком «интернационального общения», но и мостом, сталкером или проводником в богатейшие миры разнообразных культур и при этом взлетной площадкой популярности множества разнонациональных и разноязыковых авторов Союза и так называемого «социалистического лагеря». И что очень важно- то, что сам русский язык становился богаче и многоцветнее благодаря постоянному вбиранию в себя колорита других культур.

Вспомним лишь некоторые имена и русскоязычных авторов, и тех, чьи произведения переводили на русский, а зачастую и не только на русский язык. Это и наш Олжас, и целая плеяда казахских писателей и поэтов. И Чингиз Айтматов, Нодар Думбадзе, Расул Гамзатов, Фазиль Искандер…Да и собственно русские писатели и исследователи вдыхали ароматы разнообразных культур. «Калевала», Ходжа Насреддин, «Манас», «Витязь в тигровой шкуре» и многое, многое иное становились неотъемлемыми составляющими языков и культур самых разных народов. И, обратите внимание: не только классика, но и современность, творчество живущих авторов превращались в достояние разных народов.

А что мы видим сейчас? Многих ли киргизских, азербайджанских, прибалтийских и т.д. авторов художественных произведений на постсоветском пространстве могла бы назвать не только наша молодежь, но и мы сами?

Я не говорю, что таких авторов нет. Я лишь о том, что мы просто недостаточно осведомлены, чтобы судить об этом, и тем самым превращаемся в своеобразных провинциалов, ограниченных таким-то и таким-то пространством все более «узко национальных культур». Правда, с мировой художественной культурой вопрос несравненно сложнее. Здесь многое открывается. Но, опять-таки, есть одно каверзное «но». При сокращении тиражей и раздроблении информационного пространства даже шедевры и мировые «блокбастеры», за исключением «Гарри Поттера» и чего-то еще не становятся объединяющими «трендами».

Можете сказать на это: «Ну и что?» – Читают сейчас вообще не много. А уж во времена Пушкина читающей публики было и того меньше. Однако грозящая нам опасность в том, что сужение публичной сферы Художественного Слова, образов, сопряженных с этим Словом- это и оскудение притоков, питающих развитие Интеллекта. Художественная литература –разведка боем в мире Живого Языка. Это литература вариаций и нюансов. Оскудение же мира Образов и Слов ведет и к оскудению возможностей обогащать и выражать собственные мысли, о каком бы отдельном национальном языке ни шла речь. Ведь все наши языки, из-за которых так часто и так необдуманно ломают копья, живут и богатеют благодаря бесчисленным арыкам, связующим нас с резервуарами мировой культуры.

 

© Бондаренко Ю.Я. Все права защищены.